Подмастерье. Книга о творцах

Коротко Александр Шимонович

судьба несёт благую месть:

твоя дуэль – души спасение,

толпой непонятая весть.

Такая долгая дорога –

вёрст двадцать семь и столько ж лет,

немало это и немного,

был – этот, а теперь – тот свет.

Он молчаливей и добрее,

чуть ближе к солнцу, синеве,

он необъятен в апогее

и отражается в Неве.

5

Так неуютно на земле –

сказал не ты,

сказала муза

первого поэта,

и ты на смерть его принёс

не хрупкие цветы,

а слова боль отравленному

немощному свету.

С его живой душой

твоя душа роднится,

что жизнь – всего

четыре года путь,

вы встретитесь в краях

неведомой столицы,

где так легко дышать,

где сердцу не уснуть.

На жизнь не свысока,

а с высоты разлуки,

где время спит

на ангельских плечах

не бабочкой,

а вдохновеньем,

стиснув руки,

ты смотришь взглядом

звёздного луча.

Так вышло,

ты забыл слова

и строки на земле,

теперь уж не тебе,

а нам они покоя не дают,

там, где остались мы,

заходит солнце,

прячется во мгле,

и вечера в немой тоске

о гении твоём поют.

БРЕЙГЕЛЬ

Скажи на милость,

когда в твоём сознанье

поселился

безликий увалень судьбы,

предтеча

всех безгрешных

войн,

твой удивительный

народ?

Ты затерялся

средь толпы, ты,

словно Данте Алигьери,

спустился в Ад,

Вергилий нёс,

и в озаренье

баснословном

явился Босх

фрагментами

безумной давки

людей, событий

и зверей

и дарственную

подписал на твоё имя,

оставив

в распоряжении твоём

весь этот хаос сотворенья,

безумный мир

страстей земных.

О, до чего же несуразны

и эта жизнь,

и Вавилонской башни

сон!

Проекция твоей души

легла на холст,

на эти лица,

зима воскресла эпилогом,

повисла в воздухе

победы, и в фокусе

картин земных не видно

солнца, и подкова,

на счастье данная

тоске,

похожа больше на ярмо.

ПИКАССО

Бескомпромиссная

отравленная роль

в игрушечном

пространстве боли.

В каменоломне

африканской, в карьере

форм и красок диких,

ты добывал холста

обломки, осколки

варварской любви,

в губительной

манере, подвластной

лишь

инквизиторской мечте

твоей неудержимой

страсти.

Всепоглощающий калека,

везущий к славе

своё тело в коляске

инвалидной

кубизма, в доспехах страха,

в виденьях Герники,

политой кровью предсказанья.

КЛИМТ

Асимметричная любовь,

не пересказанная в красках

и замурованная в ландшафт,

в архитектуру твоих лет,

цветёт узором византийским

под эротичным небом Вены.

В орнамент бешеных надежд

ты загоняешь силуэты

в двухмерной радости эпох,

и все причуды твоих мыслей

в убранстве роскоши сгорают

и превращают в пепел страсти

на фоне золота тоски.

МАГРИТТ

Жизнь после Фрейда

дарила толстосумам ощущений

в маниакальной пустоте

твой силуэт, убийцу

собственных идей.

Всё совершалось в тишине,

где бледнолицый воздух жил,

где кровь застыла на витрине,

и на губах твоих друзей

она цвела зловещей,

яркой, страстной розой.

Де Кирико давно забыт,

остались только манекены,

и недописанной рукой

ты их четвертовал посмертно.

Но в этом сгустке нелюбви,

в твоём факсимиле рассудка,

хранилась варварская боль

полуистлевших озарений.

ВАН ГОГ

1

Неприспособленную смерть

дорисовать другим оставил,

а сам по линии судьбы,

по ученической аллее,

вернулся в ад своих невзгод

полуголодным сумасшедшим.

Смешная утварь твоих лет

и взбалмошные краски страха

поизносились. У почтальона

украли память, и писем

от Гогена нет.

Из черно-белой канители

обыденности протестантской

на свет, где ветер и поля,

где страсть твоя сжигает солнце

увеличительным стеклом,

приходит чувств переизбыток,

и просится на волю холст,

на пьедестал воображенья,

но обессиленные руки

неимоверно тяжелы.

2

Спокойно, тихо, не спеши.

Но сердце до виска добралось,

стучит, колотится,

зовёт в свои отчаянные дали.

И ты, послушнее раба,

в умалишённой перебранке

с собой, с натурой, с целым

миром, хватаешь кисть, как посох,