Подменыш

Елманов Валерий Иванович

Он продолжал стоять, будучи не в силах сделать хоть один шаг по направлению не только к царевичу — там он только прибавил бы бестолковой суеты, а к царице, которая лежала чуть поодаль, на взгорке. Возле нее тоже суетилось добрый пяток баб, совершенно заслонив Анастасию бесчисленным ворохом своих юбок и сарафанов.

И тут он услышал где-то в вышине, над головой, звонкое птичье пение. Иоанн с изумлением поднял голову и, присмотревшись, увидел парящего прямо над ним звонкоголосого жаворонка, который самозабвенно заливался, не обращая внимания на столпившихся внизу людей.

«Не иначе как душу безвинную

отпевает», — почему-то подумалось ему.

Вдруг вспомнилось, как всего получасом ранее все они, довольные и радостные от очередного светлого денька, неторопливо подплывали к треклятым сходням, потемневшим от сырости — ночью прошел стремительный, как бывает только в мае да летом, ливневый дождь и доски на причале еще не просохли после него.

Кажется, да нет, так оно и было, он еще улыбнулся, уже пройдя по ним вместе с Анастасией Романовной, бережно ведя царицу по мосткам, отделяющим ладью от пристани, и повернулся назад. Улыбнулся и протянул руки навстречу аккуратно семенившей мелкими шажками кормилице, умиляясь всеобщей заботе об их первенце.

Помнится, еще порадовался, что опаски ради, держа в уме предостережение старого монаха, поручил неотлучно сопровождать Димитрия своим шурьям — Даниле Романовичу и его младшему брату — плечистому Никите Романовичу. Надежнее защиты, чем они, не сыскать. Царица — их гордость и слава всему роду, а юный царевич — надежда на лучезарное будущее. Дяди царя — это звучит!

И пусть кто-то с усмешкой отзывается, что у них вся удача — не в ратных походах да воеводских свершениях, а в бабской кике. То от зла и бессилия что-либо изменить. Они и сами бы так говорили, если бы царь был женат на ком ином. Потому и сейчас они вышагивали неспешно, степенно, аккуратно поддерживая царицу под локти с двух сторон, а головы держа надменно, вздернув кверху подбородки — честь высокую блюли и ею же без меры гордились.

«Истинно, что без меры, — горько подумалось Иоанну. — Тут первым делом заботу проявлять надо, а они, как петухи надутые, вышагивали, а сходни — не покои в Кремле…»

Что там за большое и черное плеснуло в воде по правую сторону сходен — никто так и не понял. То ли рыба какая, навроде многопудового старика сома, то ли, как потом переговаривались вполголоса, сам водяной захотел заполучить к себе в гости кого-нибудь из царской семьи. Да оно и неважно. Гораздо важнее то, что именно с этого самого момента случайность стала накладываться на случайность, сплетаясь в большой страшный клубок.

Каждый гвоздок на Руси к тому времени уже не был на вес золота — прошли те времена. Тем не менее железо еще продолжало цениться достаточно дорого, а потому — просто из экономии — доски на сходнях не были прибиты. При укладке их вогнали в выдолбленные пазы поперечных бревен и на том успокоились — и так сойдет. Но бревна от сырости к тому времени изрядно подгнили, а потому доски уже ходили ходуном. Правда, еще держались, но еле-еле, до случая.

Разболтались и вбитые некогда вертикальные столбы, на которых лежали сходни, так что теперь все сооружение представляло собой весьма шаткую конструкцию, напоминающую неустойчивые качели, которые подрагивали, выгибались, тряслись и только что не ходили ходуном, поскольку тяжесть проходивших по ним в обычное время людей была невелика.

Когда Иоанн шел по ним с Анастасией, они

лишь слегка прогибались, предупреждающе поскрипывая. Но их было всего двое и весили они никак не больше десяти пудов — словом, пустяк. Царская свита — дело иное. Тут каждый из бояр или князей о пяти, а то и шести пудов, и это самое малое. Если же он напяливал на себя зерцало и прочие доспехи, то тут и вовсе бери семь-восемь. Примерно столько же весили и мамки с няньками. Среди них худосочные — такая же редкость, как и среди бояр. Одна кормилица Олена Варфоломевна чего стоила. Стать — дух захватывает, рост — сажень с лихвой, а грудь — в чугунок ведерный не втиснуть. И вот когда все они ступили на сходни, тут-то старое сооружение и подвело.

Нет, доски держались. Кряхтели, скрипели, постанывали и изрядно прогибались под ногами идущих, но держались. Зато несколько столбов, вбитых в дно реки, от такого напряжения уже постепенно начало крениться. Немного, совсем чуть-чуть, практически незаметно для человеческого глаза. Хотя как знать, скорее всего, и они бы выстояли, если бы не это черное и большое, с шумом выскочившее на мгновение из воды, облепленное какой-то зеленоватой склизкой тиной. Все тут же шарахнулись на левую сторону.

Первым оступилась не мамка — брат Данило, шедший по правую руку от нее. Он-то невольно и толкнул ее. Находившийся слева, ближе к воде, Никита Романович поддержать не сумел, поскольку сам уже подался к краю, поскальзываясь и непроизвольно пытаясь в своем падении ухватиться хоть за что-то. Свойственно такое человеку, вот он и…

Ухватиться же можно было только за локоток мамки, на котором уютно почивала голова младенца и который был не просто рядом с рукой Никиты — он находился в его руке… ради вящего сбережения дитяти Анастасии Романовны. Теперь это звучало не просто смешно, а как злобная издевка.

Ну а дальше все произошло мгновенно. Левый локоток мамки ушел вниз, и, решив, что та поскользнулась и пытаясь помочь, Данило Романович поддержал ее за правый локоток, отчего тот еще больше приподнялся и плавно вниз же, устремляясь крошечной лобастой головкой — умненьким бы вырос, поди, — в непроглядную водяную темь полетел Дмитрий.

Спеленатый кулек вошел в воду почти без всплеска и брызг, отчего никто поначалу даже не понял, что произошло. Да и кому там понимать, когда столбы накренились еще больше, раздвигая бревна, и доски одна за другой стали выскакивать из с пазов. Может, и спасли бы младенца, если бы тут же кинулись за ним следом, но в том-то и беда, что сопровождающие не прыгали в воду — они с шумом, криком, гвалтом и диким ором валились в нее, образовав эдакую импровизированную купальню.

Тут уж доброй половине было вовсе не до дитяти, поскольку не умели плавать, а умеющим мешали прочие, которые дико голосили и цеплялись за что ни попадя — глубина в тех местах была небольшая, сажени две, но для того чтоб утонуть, вполне достаточная.

Кстати, одну из нянек так и не нашли. Лишь много позже ее распухшее тело выловили местные рыбаки. Вторую, мамку по имени Мялица, которая как раз и несла Димитрия, вытащили, но не сумели откачать, о чем Иоанн очень сожалел — хоть было бы на ком отыграться за смерть малыша. Конечно, по здравом размышлении она тоже была как бы ни при чем, но какое может быть здравое размышление в такие минуты?