Поднятая целина
Шрифт:
– Так тут же все свои люди, кого же мне стесняться?
Даже спросонья она была по-девичьи свежа и хороша, эта проклятая Лушка! Размётнов, улыбаясь и не скрывая своего восхищения, молча любовался ею. Макар смотрел на прислонившуюся к печке хозяйку тяжелым, немигающим взглядом.
– Зачем пожаловали, дорогие гости? – Кокетливым движением плеча Лушка поправила сползающий платок. – Вы не Давыдова, случаем, ищете?
Она улыбнулась уже торжествующе и нагло, победно щурила лихие лучистые глаза, ожидая встретиться взглядом
– Нет, мы не Давыдова у тебя ищем, а Тимофея Рваного.
– Его не тут надо искать, – развязно сказала Лушка, но как-то зябко передернула плечами. – Его в холодных краях надо искать, там, куда вы его, сокола моего, загнали…
– Брось притворяться, – все так же спокойно, не теряя самообладания, сказал Макар.
Очевидно, его холодное спокойствие, столь неожиданное для Лушки, и взбесило ее, и она перешла в наступление:
– Это не ты, муженек, нынешней ночью на пятки мне наступал, когда я ходила за хутор?
– Угадала все-таки? – Губы Макара чуть тронула еле заметная усмешка.
– Нет, не угадала в потемках, и напужал ты меня, миленочек, до смерти! Потом уже, когда в хутор прибегла, догадалась, что это ты.
– Чего же ты, такая храбрая стерва, испужалась? – грубо спросил Размётнов, стараясь умышленной грубостью прогнать очарование, навеянное на него вызывающей красотой Лушки.
Она подбоченилась, обожгла его неистовым взглядом:
– Ты меня не стерви! Ты пойди своей Маринке скажи этакое слово, может, Демид Молчун морду тебе набьет как следует. А меня обидеть просто, у меня заступников при мне нету…
– У тебя их больше, чем надо, – усмехнулся Размётнов.
Но Лушка, уже не обращая на него ни малейшего внимания, спросила Макара:
– А чего ты за мной шел? Чего тебе от меня надо? Я – вольная птица, куда хочу, туда и лечу. А ежели бы со мной дружечка мой Давыдов шел, так он не поблагодарил бы тебя за то, что ты наши следы топчешь!
У Макара заиграли под побледневшими скулами крутые желваки, но он огромным усилием воли сдержался, промолчал. В кухне отчетливо послышалось, как хрустнули его сжатые в кулаки пальцы. Размётнов поспешил прекратить разговор, уже начавший принимать опасный оборот:
– Поговорили, и хватит! Собирайтесь, ты, Лукерья, и ты, Алексеевна. Вы арестованы, и зараз повезем вас в район.
– За что это? – осведомилась Лушка.
– Там узнаешь.
– А ежели я не поеду?
– Свяжем, как овцу, и повезем. И побрыкаться не дадим. Ну, живо.
Несколько секунд Лушка стояла в нерешительности, а затем попятилась и неуловимым движением ловко скользнула в дверь, захлопнула ее за собой, попыталась изнутри накинуть крючок на дверной пробой. Но Макар вовремя и без особого усилия рванул на себя дверь, вошел в горницу, предупредил, повысив голос:
– С тобой не
Тяжело дыша, Лушка села на смятую постель.
– Выйди, я одеваться буду.
– Одевайся. Совеститься нечего: я тебя всякую повидал.
– Ну и черт с тобой, – беззлобно и устало сказала Лушка.
Она сбросила с себя ночную рубашку и юбку, нагая и прекрасная собранной, юной красотой, непринужденно прошла к сундуку, открыла его. Макар не смотрел на нее: равнодушный и как бы застывший взгляд его был устремлен в окно…
Через пять минут Лушка, одетая в скромное ситцевое платье, сказала:
– Я готова, Макарушка. – И подняла на Макара присмиревшие и чуточку опечаленные глаза.
В кухне одетая Алексеевна спросила:
– Дом-то на кого оставлю? Корову кто будет доить? За огородом глядеть?
– Об этом уже мы побеспокоимся, тетушка, и к твоему возвращению все будет в порядке, как и зараз, – успокоил ее Размётнов.
Они вышли во двор, уселись в бричку. Размётнов разобрал вожжи, свирепо взмахнул кнутом и с места погнал лошадей крупной рысью. Возле сельсовета он остановился, соскочил с брички.
– Ну, бабочки, слазьте! – Он первым вошел в сени, зажег спичку, открыл дверь в темный чулан. – Проходите и устраивайтесь.
Лушка спросила:
– А когда же в район?
– Ободняет, и поедем.
– Зачем же тогда сюда везли на лошадях, а не привели пешком? – не отставала Лушка.
– Для фасона, – улыбнулся в темноту Размётнов.
В самом деле, не мог же он объяснить этим любознательным женщинам: привезли их потому, что не хотели, чтобы кто-либо видел их по пути в сельсовет.
– Сюда-то можно было и пеши дойти, – сказала Алексеевна и, перекрестившись, шагнула в чулан.
Подавленно вздохнув, Лушка молча последовала за нею. Размётнов замкнул чулан, только тогда громко окликнул:
– Лукерья, слушай сюда: кормить и поить вас будем, в углу, слева от двери, цибарка для всяких надобностев. Прошу сидеть смирно, не шуметь и не стучать в дверь, а то, истинный бог, свяжем вас и рты позатыкаем. Тут дело нешуточное. Ну, пока! Утром я к вам наведаюсь.
Второй замок он навесил на входную дверь сельсовета, сказал ожидавшему у крыльца Нагульнову – и в голосе его прозвучала просительность:
– Трое суток я продержу их тут, а больше не могу, Макар. Как хочешь, но ежели Давыдов узнает – будет нам с тобой лихо!
– Не узнает. Отводи лошадей, а потом временным арестанткам занеси что-нибудь пожрать. Ну, спасибо, я пошел домой…
…Нет, не прежний – бравый и стройный – Макар Нагульнов шел в предрассветной синеющей темноте по пустынным переулкам Гремячего Лога… Он слегка горбился, брел, понуро опустив голову, изредка прижимая большую, широкую ладонь к левой стороне груди…