Подняться на башню
Шрифт:
— Неужели они нас не пропустят? В конце концов, здесь не монастырь и власть принадлежит отнюдь не им.
— Кому только, хотела бы я знать, — проворчала чародейка. — Нам и пары шагов ступить не дали — вежливенько развернули и отправили прочь. — Она вздохнула и с досадой прищелкнула пальцами. — И точки телепортации внутри нет, а создать временную — слишком сложно. Да и невозможно даже, не побывав сперва внутри…
Снова вздохнув, Риль резко поднялась и двинулась к буфету, на ходу указывая засуетившемуся хозяину на глиняный кувшин с лазурно-желтой символикой самарагдских виноградников. Хёльв проводил ее
— Ого. Надо же, — сказал Лэррен, глядя на что-то через плечо приятеля.
Хёльв обернулся, и его брови поползли вверх. Он медленно встал да так и замер, ухватившись обеими руками за столешницу. Последний кусочек мозаики со щелчком занял свое место.
ПОДХОДЯЩАЯ ЦЕНА
Бордель «Под осинушкой» почти не отличался от других заведений Краснокирпичного переулка: та же просторная прихожая с множеством шкафов, полочек и вешалок, та же обитая бархатом гостиная, служащая по совместительству закрытым кабачком «для своих», та же резная, лакированная лестница на второй этаж. Поверхностный взгляд не нашел бы никаких различий между «Осинушкой» и «Маленькими радостями» — публичным домом напротив.
Отличие, однако же, существовало.
Дощатые полы в «Осинушке» были прикрыты коврами — вытершимися, поблеклыми, но вполне чистыми. На окнах красовались опрятные занавески, перетянутые бантами, цветы в вазах всегда были свежими, скатерти на столах — белоснежными и накрахмаленными. Именно эта аккуратность и какой-то трогательный уют привлекали сюда гладких, привыкших к сытой жизни купцов, зажиточных мастеровых и крестьян. Благодаря той же аккуратности и — в меньшей степени — капустным пирожкам бордельной кухарки в заведении всегда толпились прибывшие с Гилейского хребта гномы, а удивительная по крепости вишневая наливка магнитом притягивала в «Осинушку» кавалеров ночной дороги. Разбойников, говоря по-простому.
Уно Фрикс вошел в бордель уверенной походкой частого гостя. Не дожидаясь помощи горничной, повесил плащ на крючок и, сунув торбу под мышку, направился в гостиную. Время было не позднее — в храме Всемилостивой Амны только позвали к послеобеденному молению, — но многие завсегдатаи уже расположились на диванах и за столами. На Уно внимания не обратили: изрядно подпившая компания с хохотом обсуждала императорский поход и его политические последствия.
— А денежки-то чьи? Наши денежки, наши! Мои, Виникса, Треухого!
— Как же. Твои. Скажешь тоже. Отродясь у тебя монет не водилось.
— А я образно говорю! Образно — наши.
Запыхавшаяся служанка предлагала посетителям традиционные осенние закуски: яблочную слойку, свежие колбасы, виноград. Пышная коса девушки растрепалась, лицо порозовело.
«Слегка простужена», — машинально отметил Уно, подзывая ее к себе.
— Да, сударь? — чуть в нос проговорила она.
— Руперта?
— Хозяйка у себя, сударь. Спрашивала о вас.
— Все приготовлено?
— Как вы просили, сударь. — Уно кивнул:
— Спасибо, Касенька.
— Вам что-нибудь подать?
— Воды. Хотя, впрочем, не надо, потом выпью. И вот еще… — Он придержал
Никем не замеченный, он поднялся по лестнице на третий этаж и постучался в дверь хозяйки борделя.
Руперта сидела за конторкой и сосредоточенно изучала амбарную книгу, одновременно делая пометки мелом на грифельной доске. Узловатые, совсем не женские руки выводили цифры, уверенно скользили по строкам и столбцам, перебирали страницы.
— Ах, вот оно где! — Голос Руперты тоже не отличался нежностью. — Дрова, опять растреклятые дрова! И куда их столько идет? Не бордель, а хренова парилка.
Уно деликатно покашлял:
— А, пришел! Садись куда-нибудь. Или нет, лучше посмотри, все ли так, как ты заказывал.
В приоткрытую дверь заглянул любопытный карий глаз. Раздалось перешептывание и хихиканье.
Руперта отложила книгу и встала. Меловая пыль облачком слетела с ее утесоподобного бюста.
— Заходите, заходите! — громыхнула она. — Только по очереди, не толпой. Чай, не ярмарка.
Перешептывание усилилось, потом на мгновение стихло, и в комнату прошмыгнула первая девушка.
Уно Фрикс очень любил жизнь. Была ли его профессия следствием этой любви или любовь — следствием профессии, установить уже невозможно. Только и его судьба, и судьбы многих других людей решились в тот весенний день, когда добродушный толстяк Фрикс-старший привел семилетнего сынишку на обучение к знаменитому на всю округу лекарю.
За десять лет, проведенных в доме старого Иридиса, Уно не только перенял все знания лекаря, но и сам придумал новые способы борьбы с такими опасными недугами, как болотная лихорадка, гнойный лишайник и красная оспа. Его фамилия, сперва скромно упоминавшаяся после фамилии его прославленного учителя, со временем встала с ней в один ряд, а затем и обогнала. К двадцати годам Уно Фрикс спас десятки людей, стал самым известным лекарем не только герцогства, но и всей империи, обзавелся собственной лечебницей, женился и произвел на свет сынишку.
Жизнь Уно неслась вперед — гладко, стремительно, ярко, как веселый санный кортеж в канун Зимохода. Казалось, ничто не может удержать его, остановить этот радостный, блистательный полет.
Когда последняя из девушек — Милли — покинула комнату, Уно почувствовал, что смертельно устал. Не хотелось думать ни о чем, кроме горячей ванны с розмариновым маслом и свежих, истекающих соком алычовых булочек. Он налил в таз воды, снял рубашку и долго, с наслаждением мыл руки и шею: Лёля, его жена, не одобряла его визитов в «Осинушку» и уверяла, что он приносит с собой отвратительный бордельный залах.
Насухо вытеревшись, лекарь какое-то время бесцельно просидел на кушетке, прислушиваясь к доносившемуся снизу гаму. Он различал трубный голос Руперты, визг и смех девочек, отдельные реплики гостей. День в «Осинушке» только начинался.
— Лёля ждет, — сказал себе Уно и решительно встал. Не стоит задерживаться и сердить молодую жену.
«Может, Нои еще не спит, — подумал он. — Успею поиграть с ним».
Уно сбежал по лестнице, подхватил в прихожей плащ и выскочил на улицу, навстречу мягкому осеннему вечеру.