Поднятые до абсолюта
Шрифт:
— Ну выпей хотя бы меду! — убеждал его хозяин. — Последнюю кружку!
Отказываться было неловко, но даже от меда Зимича воротило с души, поэтому он лишь сделал вид, что пьет. А потом потихоньку вылил мед в помойное корыто под умывальником. Он хотел вернуться к книге.
Когда за ним наконец закрылась дверь в комнату, вдруг отчаянно захотелось домой, в Горький Мох. Где никто его не потревожит, где никто не станет мешать ему читать книги, где никто не будет заставлять его пить и веселиться, когда ему вовсе не до веселья. Он зажег лампу, поставил ее на подоконник и присел на постель так, чтобы чадящий свет падал на страницу. И где
Разговоры на кухне становились тише, но не от того, что хозяин и его друг все сильней пьянели, наоборот: судя по их голосам, они только и ждали минуты, когда останутся вдвоем. Зимич не прислушивался. А через час так устал сидеть на краю и вытягивать руки вперед, что, немного подумав, пристроил лампу в изголовье, разделся и лег. Главное — не уснуть и не опрокинуть лампу: страшно подумать, что будет, если масло разольется прямо на подушку.
Спать ему не хотелось.
Он и дальше не слушал бы разговоров на кухне, но вдруг его мысли сами собой зацепились за слова Айды Очена:
— Не беспокойся, он дрыхнет, как сурок.
— Ты уверен?
— Какая разница? Все равно он ничего не поймет.
— А девчонка?
— Она ничего не поймет тем более, — ответил хозяин.
Зимич подумал и прикрутил фитиль лампы. Сама по себе мысль, что он собирается подслушивать, заставляла его то краснеть, то холодеть: больше всего на свете он не любил прятаться и притворяться. Что заставило его молча лежать в темноте, сделав вид, что спит? Любопытство? Нет. Ради любопытства он бы никогда не пошел на обман. Тревога прошлой ночи… Смутная, непонятная тревога (гадюка в темноте), которая не оставляла его с тех пор, как он попал в дом Айды Очена.
— Как движутся дела в Славлене? — вполголоса спросил хозяин.
— Мы нашли подходящего человека, начинаем с ним работать.
Хозяин снова налил вина — Зимич слышал звук, с которым оно лилось в кружки.
— Что за человек?
— Полоумный Танграус Афранский. Когда-то занимался мистицизмом, безо всяких к нему способностей, правда. Видимо, перехватил, потому что ополоумел. Мрачуны его забирали, но выпустили, поскольку посчитали неопасным дурачком. После этого он юродствует в открытую, гуляет по свету и несет околесицу. В основном шлет проклятья мрачунам. Лучшего и придумать нельзя.
— Неплохо. Но Афран отсюда слишком далеко.
Зимич мало что понял. Нет такого города «Афран», он неплохо изучил географию. И кто такие мрачуны? Деревенские колдуны или знахари? Но те не могут никого забрать и выпустить. Или он чего-то не видал в этом мире?
— Мы загнали Танграуса на север, но он побоялся оставаться в Храсте — опасается мрачунов, хоть и делает вид, что его это не заботит. Пошел в Славлену и завяз там из-за холодов. В Славлене его тоже не жалуют: зачем нужен шум из-за какого-то бормочущего юродивого?
— Хочу в Славлену. Не могу больше здесь жить. Устал. Как там мой дом? Не продали еще?
— Нет. Мы как раз в нем поселили полоумного Танграуса, за хорошую плату, конечно. Так что если туда явится призрак хозяина, это будет еще более впечатляюще.
— Знаешь, меня не оставляет мысль, что я никогда туда не вернусь.
— Вернешься. Немного осталось, Айда. Ну хотя бы до лета погоди, а? А потом тебя кто-нибудь сменит. Закончим с пророчествами, закончим с чудовищами — и домой.
— Конечно. Не бросать же начатого на полдороге. Это я так… Некому пожаловаться.
— Читай книги. И чувствуй себя вершителем судеб мира — не каждому выпадает такая доля.
— Да. Я чувствую, — хозяин рассмеялся.
— А что наше пугало Исподнего мира?
— А ничего. Бабник. Шалопай. Пьяница. Драчун. Но далеко не дурак. Я думаю, трудностей не будет.
— Ты плохо знаешь людей, Айда.
— Зато я хорошо умею их убеждать. Как выяснилось, я дам сто очков вперед любому здешнему колдуну. Рассказывай об этом… Танграусе.
— А что рассказывать? Из Славлены слухи поползут быстро, а мы им поможем. Тексты у нужных людей уже есть. Даже если этот полоумный что-нибудь забудет, мы поможем ему вспомнить. Я приставил к нему двенадцать учеников-писарей, которые записывают каждое его слово. Здорово, а? — Достославлен рассмеялся и потер руки.
— Действительно здорово. Всегда поражался твоей способности шутить там, где шуткам не место. Почему было не выбрать какого-нибудь тихого философа с хорошей репутацией?
— Потому что тихий философ начал бы сомневаться и бунтовать. А полоумный Танграус только раздувается от гордости.
— Хорошо, хорошо. Вам оттуда видней, чем мне отсюда. С чего мы начнем? — спросил хозяин деловито.
— Я сам приготовил тексты. Для устойчивой репутации предсказателя нужно три-четыре верных пророчества на коротком промежутке времени и три-четыре долгосрочных. Начнем с предсказания смерти Ламиктандра. И она воспоследует… Как только слух о предсказании дойдет до Афрана. Или хотя бы до Храста. Вот, послушай:
Черной ночью беда Прокрадется неслышною тенью. Шорох шелка во тьме Не разбудит уснувшую стражу. Легких девичьих рук, Раздвигающих полог над ложем, Не услышат в тиши Неусыпные князя нукеры, И взметнется клинок Над простертым под пологом телом, И вопьется клинок Прямо в сердце в груди Ламиктандра.— Ну как? — самодовольно спросил гость.
— Для полоумного Танграуса, наверное, неплохо, — ответил хозяин.
Зимич нашел стихи довольно безвкусными.
Драго Достославлен пробыл в гостях всего сутки, и рано утром, еще затемно, хозяин повез его в Хстов на санях — нечего было и думать о путешествии по зимнему лесу пешком. Зимич так и не спросил, откуда он прибыл, как оказался на рассвете возле одинокой избушки посреди леса, вдали от дорог. Словно свалился с неба. Что это за загадочная Славлена, по которой так скучает Айда Очен? Где этот город Храст, населенный могущественными мрачунами?