Поднявший меч. Повесть о Джоне Брауне
Шрифт:
Он понимал, что друзья и родные просто хотят спасти его от виселицы. Он и сам не хочет на виселицу. Но такую цену платить за спасение тоже не будет. Самому предать Дело жизни, выставить его на посмешище — нет, тогда и жить было незачем.
Он утверждал, что совершенно нормален. И союзниками опять стали его противники.
Губернатор Уайз отверг версию о безумии. Но счел своей обязанностью удостовериться лично.
Уайзу все это время хотелось пойти к Брауну. Вот и предлог. Без предлога пойти было неловко, ведь сам требовал от своих подчиненных создать вокруг камеры Брауна «санитарный кордон».
Уайз
Собственно говоря, один раз он уже встречался с Брауном. Именно об этой встрече Брауну напомнил Эвис.
Девятнадцатое октября пятьдесят девятого года. Штурм пожарного сарая в Харперс-Ферри закончен. Двери взломаны. Мертвые мертвы, среди погибших — Оливер и Уотсон Брауны.
Джон Браун и Аарон Стивенс тяжело ранены, их перенесли в контору. Темнота, кто-то держит факел. Может, оттого сцена, запечатлевшаяся в памяти Уайза во всех подробностях, почти нереальна. Как во сне.
Браун, и Стивенс лежат на подстилке. Рядом — Библия. Шесть джентльменов в цилиндрах, в черных сюртуках — стоят. И один военный — лейтенант Стюарт из Вашингтона, участник штурма.
Люди сменялись, поразительный допрос продолжался более трех часов. Роберт Ли, полковник морской пехоты, вызванный из Вашингтона для подавления мятежа, в самом начале спросил, хочет ли, может ли Джон Браун сейчас отвечать на вопросы, если нет сил, тогда все уйдут.
Хочет. Значит, может. Хочет отвечать, хочет объяснить мотивы своих поступков, поступков своих товарищей. Хочет проповедовать.
Браун лежал, они стояли. Существует рисунок, один из репортеров сделал, да и свидетельств еще не надо, все помнят, прошло-то всего две недели! Но сегодня Уайз уже едва ли не готов присягнуть, что на самом деле было совсем не так, они не стояли, а сидели на скамьях. Браун не лежал, а стоял за кафедрой, и шла словесная дуэль.
Но все-таки он лежал, а они стояли. Неудобства он словно и не замечал. Ясные, быстрые, четкие ответы, мгновенная реакция не только на вопросы — на проходные реплики посторонних…
И этот янки, преступный мятежник, он давал нам, южным джентльменам, уроки благородства.
Сенатор Мэйсон:
— Если вы скажете, кто вас сюда послал, кто предоставил для этого средства, вы дадите очень ценную информацию.
Браун:
— Я буду отвечать свободно и правдиво на вопросы, касающиеся меня. Я скажу все, что могу, не роняя своей чести. Но я не буду отвечать ни на один вопрос, касающийся других людей.
— Кто задумал?
— Я.
— Кто снабжал деньгами?
— Я.
— Кто командовал?
— Я.
Не назвал ни одного имени, ни участников, ни помощников, ни сочувствующих — вне зависимости от того, известны уже эти имена или нет, — ни одного. Ни одного города. В его ответах самое конкретное: «Мои единомышленники в свободных штатах…»
Допрашивающие кругами возвращались и возвращались к тем же вопросам, но бесполезно.
Лейтенант Стюарт:
— Расплата за грех — смерть.
Браун:
— Если бы я захватил вас в плен, если бы вы были ранены, я воздержался бы от подобных замечаний.
…И опять он был прав.
— Мы не разбойники, не грабители, мы хотели освободить негров, исправить то зло, которое вы, джентльмены, вершите каждодневно…
Это Браун повторял несколько раз.
Нет, обычаи Юга явно нарушались: какая ж дуэль, когда их много, а он один и ранен?
Он был невозмутим. Как ему, тяжелораненому, удавалось лежа поворачиваться то к одному, то к другому?
— Со мной вам очень легко покончить, я и так уже на краю гибели, но вопрос этот, негритянский вопрос, с ним вам придется еще всерьез столкнуться…
Однако Уайз вовсе не считал, что покончить с Брауном легко.
Теперь надо пойти к нему в камеру.
— Жизнь человека, губернатор, лишь краткий просвет между двумя пропастями. Все мы вышли из одной, все мы неудержимо несемся к другой. Я по вашей милости уйду немного раньше вас, но что значат эти мгновения рядом с вечностью?
Почему Уайз вздрогнул? Разве он не знал, что смерть — удел каждого?
«Каждого, но не мой же. Я-то молодой, здоровый, белый, я — губернатор…»
Именно здесь, в камере заключенного, он впервые явственно представил себе свои похороны, торжественный кортеж, пышную церковную церемонию…
«…потому думать надо не о смерти, а о жизни».
И Уайз втянулся в разговор о жизни. Они спорили о рабовладении, приводили друг другу исторические, юридические, теологические доводы.
— Знаете, Браун, я уже четыре года губернатор штата Виргиния. Плох тот губернатор, который не стремится в Белый дом. Да, я честолюбив, как и вы, впрочем. Но главная моя забота — вовсе не моя карьера, поверьте, вас-то мне незачем прельщать, мне ведь не надо добиваться вашей поддержки на выборах. Я люблю Америку, Браун, настоящую Америку, а вы гонялись за химерами — свобода, равенство… Я хочу видеть эту страну сильной, единой. У нас огромное будущее. Мы можем стать богаче Старого Света, богаче всех в мире. Для этого необходимы дельные, здравомыслящие люди. Вы считаете меня негрофобом. Это неверно, я стремлюсь к тому, чтобы наши негры жили хорошо. Просто я стою за порядок — каждый должен знать свое место. Кстати, я и весь белый сброд отдам вместе с неграми, только бы моя родина была первой в мире. Вот вы, Браун, — один из самых умных людей, с которыми мне пришлось столкнуться, но вы — и самый мой заклятый враг. Потому что никакие англичане не могут нам принести столько вреда, сколько инакомыслящие.
— А я, губернатор, не меньше вас люблю Америку. Начнись опять война хоть с Англией, я бы первый взял ружье, раньше ваших южан и сражался бы не хуже. Но я хочу видеть свою родину не страной рабов, а страной свободных людей. Да, я согласен с вами — самой сильной, по и самой свободной в мире. Почему люди с черной кожей считаются людьми второго сорта, а то и вовсе не людьми? Разве это по-христиански?
— А убивать — это по-христиански?
— Рабовладение — грех, рабовладельцы — грешники, потому под защитой нравственного закона они не находятся. Да мы и не убивали, наоборот, стремились охранять жизни, но на войне без жертв но бывает.