Подонок. Я тебе объявляю войну!

Шолохова Елена

21. Женя

— Ну, расскажи, что там было? — пристает ко мне Полина.

Сегодня она сама подсела ко мне на обеде. Ее настолько разбирает любопытство, что она даже Сониного гнева не побоялась.

— Где? — спрашиваю я, хотя и так догадываюсь, о чем она.

— Ну… в душе. Кто что болтает… Рус говорит, что вы там со Стасом были…

— Со Смолиным? Да ты что? Бред какой! — возмущаюсь я нелепым намекам. — Это дурочки из десятого решили так остроумно пошутить и отправили меня в мужской душ. Сказали,

что это женский. Я туда зашла, а следом — Смолин.

— И? — она подается ближе, как будто боится пропустить хоть слово. У нее аж глаза блестят. Но я, конечно же, не собираюсь рассказывать про свой вчерашний конфуз. Дай бог забыть его скорее.

— Ну… я просто вышла и всё.

— А-а, — слегка разочарованно тянет Полина. — И что, Стас ничего не сказал? Ничего не сделал?

— А что он должен был сделать?

Она пожимает плечами.

— От Стаса всего можно ждать…

Раз уж Полина сама затеяла разговор, да тем более речь зашла о Смолине, то и я, пользуясь случаем, спрашиваю ее о том, что меня интересует больше всего.

— Полина, а когда они с тобой… это сделали? — киваю я на пышный хвост, прикрывающий половину головы.

Она сразу сникает.

— В прошлый понедельник. В субботу была та чертова вечеринка, ну на которой мы с Шаманским целовались. Ну а в понедельник я пришла на уроки… а Соня уже всё знает. Блин, ужас такой… — Полина на миг закрывает глаза и тихонько содрогается. — На перемене она подошла ко мне и сказала, что надо поговорить. Велела прийти после уроков в спортзал. Я думала, мы просто объяснимся… ну, мы же дружили… Извинюсь, думала… Я же понимаю, что виновата. Но я никак не ожидала, что они там… что будет такое…

Я с понимающим видом киваю ей, а сама мысленно прикидываю: маму тоже увезли на скорой в понедельник. И Платонов говорил про спортзал. То есть он просил маму сказать, что плохо ей стало в спортзале. Совпадение? Вряд ли.

Сильно бомбить ее вопросами я опасаюсь. Полина запугана, чуть переусердствуешь — и она опять замкнется. Поэтому я пока просто сочувственно поддакиваю ей.

— Это кошмар, конечно. Вообще шок. Представляю, как тебе было страшно и плохо… Они втроем на тебя… на одну? Или еще кто-то был?

— Сначала втроем, потом Стас ещё пришел…

— Он что, тоже над тобой издевался? — изумляюсь я.

— Он… — начинает Полина и замолкает. — Я не хочу больше про это.

— Наоборот, выговорись, легче станет.

— С чего бы? — вдруг злится она. — Волосы, что ли, быстрее отрастут? Или я забуду, как они все в меня плевали? Как царапали меня?

Она закрывает лицо ладонями.

— Тебе станет легче, если их за это накажут, — говорю ей.

Несколько секунд она никак не реагирует, словно меня не слышит. Потом убирает руки и горько усмехается.

— Кто их накажет? Не смеши. Да и не хочу я, чтобы про мой позор знали предки или кто-то еще.

— Это не твой позор. Это их позор, — горячо возражаю я. — Это им должно быть стыдно за то, что сделали. И зря ты думаешь, что им прямо совсем ничего за такое не будет. Не будет — если никто ничего не

узнает. А если узнает…

— И что? Даже если узнает, что с того?

Я вспоминаю, как лебезил Платонов перед их отцом. Как заверял, что всё останется в тайне. Что ни одна живая душа ни о чем не прознает. Зачем бы тогда они так суетились? Значит, не такие уж они и неуязвимые, если боятся, что правда вскроется.

— У них отец — публичное лицо, между прочим. Это же такой скандал будет!

— А тебе-то какая разница? — хмурится Полина. — Не над тобой же они издевались.

С минуту я колеблюсь. В конце концов, если я жду от нее искренности, то скрытничать самой не получится. У нас же с ней общее несчастье и, можно сказать, общий враг.

— Они маму мою довели… она до сих пор даже встать с постели не может… инсульт у нее… повторный… из-за них. Правая сторона не работает… И восстановится ли — неизвестно, — голос у меня начинает дрожать, и я ненадолго замолкаю, чтобы взять себя в руки. — Поэтому для меня очень даже большая разница. Я думаю, что они и над ней поиздевались… скорее всего, тогда же. И там же.

— С чего ты решила, что это Смолины? Может, это вообще не из нашего класса.

— Из нашего. Я слышала разговор Платонова. Он сказал, что меня зачислят в тот класс, где учится… виновный. Правда, не назвал фамилию, но узнать ее — всего лишь дело времени. Все равно рано или поздно это всплывет. Всё тайное всплывает. И тогда… тогда они за всё ответят.

— Да ну, — скептически морщится Полина. — Такие как Смолины всегда выходят сухими из воды.

— Потому что такие, как ты, молчат вместо того, чтобы вывести их на чистую воду. Полин, ну как ты не понимаешь, что они сами боятся? Боятся, что об этом узнают? Потому и замять стараются. Подкупить, запугать… Значит, надо сделать так, чтобы все всё узнали. Про тебя, про маму, может, и еще про что-то…

— Ну не знаю, — нерешительно пожимает плечами Полина. И это уже хорошо. По крайней мере, зерно сомнения я в ней посеяла.

— А почему ты уверена, что это Смолины? Ну, что это они маму твою довели…

— Я не то что уверена. Это, скорее, догадки. Если бы была уверена, я про них уже везде раструбила бы, молчать бы не стала.

— Ясно… — вздыхает она.

— Полин, а ты что-нибудь знаешь про мою маму? — спрашиваю с надеждой.

Подумав, она качает головой.

— Нет, я ничего не помню… не знаю…

А мне почему-то кажется, что она врет. Боится и врет. Ну или у меня уже паранойя.

***

После уроков все расходятся, а я иду на математический кружок.

К моему удивлению, кроме меня там всего три человека, не считая преподавателя. Однако еще больше я удивляюсь, когда спустя десять минут сюда заявляется Смолин.

Честно говоря, я даже не знаю, зачем он пришел, потому что мы решаем, а Смолин просто сидит, подперев щеку рукой, и откровенно скучает. Пару раз преподаватель задает ему вопросы, не слишком сложные, и тот отвечает, но так свысока, так небрежно, будто великое одолжение делает.