Подонок. Я тебе объявляю войну!
Шрифт:
Мама поворачивается на шум, видит меня и слабо улыбается. Руки ее, тонкие как веточки, лежат на груди поверх одеяла.
«Не плакать, не смей плакать!» — приказываю себе и через силу выдавливаю улыбку.
— Мамочка, как ты? Что произошло? — склоняюсь к ней и целую сухую, теплую щеку.
— Да… сама не знаю, Женечка. Плохо мне вдруг стало… ни с того ни с сего… давление, наверное, подскочило… — мама прикрывает глаза. — Пришла в себя уже в скорой… А что было до этого — ничего не помню. Врачи говорят, микроинсульт… Но ты не бойся, это не как в
Мне горько оттого, что она мне не доверяет, что скрывает правду и идет на поводу у этих подлецов, но я это проглатываю. Притворяюсь, что верю. Улыбаюсь, ласково касаясь ее ладони. Шепчу, что всё будет хорошо. Сейчас не время ее мучить расспросами и упреками. Главное — чтобы она как можно скорее поправилась.
В палату заглядывает медсестра со стойкой капельницы и вежливо намекает, что мне пора уходить.
— Мне жаль, но уже поздно, — извиняющимся тоном говорит она. — Часы приема давно закончились, и вашей маме пора отдыхать.
— Да, конечно, уже ухожу, — поднимаюсь я.
— Жень, — ловит мою руку мама, — завтра после школы приходи. Сможешь? Разговор есть…
— Да, мам, конечно, приду.
4. Женя Гордеева
Кроме мамы на этом свете у меня никого нет.
И у нее, кроме меня, тоже никого не осталось с тех пор, как два с половиной года назад нелепо и бессмысленно погиб Игорь, мой старший брат. Разбился на мотоцикле.
Как сейчас помню тот день, до минуты. Может, еще и потому каждая деталь врезалась мне в память, что мы с ним перед этим крупно поссорились. «Сволочь ты» — последние слова, что он от меня услышал…
Было воскресенье. В распахнутое окно врывался теплый ветер, раздувая занавеску как парус и наполняя дом запахами черёмухи и детскими криками со двора.
Мы с мамой сидели на кухне. В четыре руки лепили булочки с вишневым джемом и выкладывали на противень.
Мама рассказывала очередную историю про свой любимый одиннадцатый «А». В то время она еще работала учителем математики в нашей районной школе. А я с интересом слушала.
Игорь тогда ровно месяц как вернулся из армии. И весь этот месяц он каждый день отмечал с друзьями свой дембель. Приходил только под утро. Точнее — приползал на автопилоте. Спал до полудня, вставал, обшаривал все возможные места в поисках мелочи. Или выпрашивал у мамы «подлечиться немножко». И уходил. До следующего утра.
Мама в нём души не чаяла и на всё закрывала глаза. И за попойки даже не ругала, только жалобно просила, чтобы он как-то притормозил уже и работу хоть какую-нибудь нашел.
Я тоже, конечно, Игоря любила. Однако страшно злилась на него за его загулы и безалаберность. Он же маму этим расстраивал.
Несколько раз, когда удавалось поймать его более-менее вменяемым, взывала к совести, на что Игорь беззаботно отвечал:
— Тихо-тихо. Разошлась тут! Это я тебя, мелкая, должен воспитывать, а не наоборот.
— Ты-то бы навоспитывал… — огрызалась я. — Я серьезно, Игорь. Хватит мучить
Брат только отмахивался.
Сколько помню, Игорь вечно встревал в какие-то дурные истории. Он и в армию пошёл вместо института, потому что иначе мог сесть за драку. И друзья его такие же — оторви и брось. И даже хуже. Игорь хотя бы среднюю школу закончил неплохо.
А в тот день он, уходя, сообщил, что пошел устраиваться на работу. Снова выманил денег. И не мелочился, как обычно. Половину маминой зарплаты запросил. На медкомиссию, на новый костюм («не в спортивке же идти!»), что-то еще там придумал. Наплел, конечно, с три короба. Я-то не мама — я всегда сразу видела, когда он врет, но сдавать его не стала. Думала, потом ему предъявлю, не при маме.
А мама так обрадовалась, что охотно дала даже больше, чем он просил. И Игорь взял, не постеснялся.
Я потом вышла за ним в подъезд.
— У тебя совсем стыда не осталось? — зашипела ему в спину. — Мама хотела коронки себе сделать, копила долго… Ей новые туфли нужны, новое пальто… Видел, в чем она ходит? А ты ее обираешь!
Игорь вздрогнул, испуганно посмотрел за мою спину — нет ли там мамы. И этот трусоватый взгляд только подтвердил мои подозрения — нет никакой работы, всё он врёт. Позже я узнала от его друзей, что Игорь продул кому-то в карты и поехал отдавать должок. Но и тогда, еще ничего не зная, поняла, что братец опять влез во что-то сомнительное.
— Что ты несешь? Сказал — отдам, значит, отдам, — занервничал Игорь. — Мне для дела надо. Потом куплю ей и пальто, и туфли. И тебе, злючка, что-нибудь куплю. Может, хоть подобреешь.
— Для какого дела? — пропустив мимо ушей его пустые обещания, спросила главное. — Мне ты можешь не рассказывать про свою мифическую работу.
— Не суй свой нос, мелкая, куда не просят. Поняла? А то как бы не прищемили…
Игорь пошел на выход, а я бросила ему в спину:
— Сволочь ты. Дурак и сволочь!
Вернулась домой, а мама уже тесто вдохновенно замешивает. Решила порадовать Игоря, раз он такой молодец, и испечь свои фирменные булочки с вишней — брат их очень любил.
Я стала помогать. Смотрела на нее — а она радовалась, как маленькая: «Видишь, Женя, вот и Игореша за ум взялся». Я кивала: «Да, мама», а сама думала: «Сволочь, сволочь, сволочь».
Знала бы я тогда…
Мы с ней как раз только поставили противень в духовку, когда в дверь сначала позвонили, а потом начали тарабанить.
Мама торопливо вымыла руки, сдернула с крючка полотенце и пошла открывать, вытирая их на ходу. Я тоже из любопытства высунулась в прихожую.
Это оказалась соседка с первого этажа, тётя Неля, мать Дениса Субботина, моего одноклассника.
Она, тяжело дыша, ввалилась в прихожую, и я сразу поняла: случилась беда. Лицо ее было перекошено до неузнаваемости. Она смотрела на маму безумными глазами и пыталась что-то сказать, но лишь сипела, подергивая нижней губой.
Мама воскликнула взволнованно: