Подопытная крыса
Шрифт:
Вы даже не представляете насколько. Но эти слова толком в мысль не успели собраться, лишь мелькнули в голове и пропали. Вместе с померкшим сознанием...
...Какая всё-таки замечательная штука — небытие. Полное отсутствие чувств, ощущений, эмоций. Очень помогает сохранить целостность личности и не сойти с ума. И даже если сойдёшь, то всё равно, пока мозг отключён, об этом не догадаешься. Да и когда очнёшься, не догадаешься тоже. Потому что очнёшься дурачком. Совершенно не факт, но шанс есть.
Кстати, не самое плохое, что может случиться. Я иной раз дуракам
Им действительно живётся легче. И проще, во многом. Подобные индивидуумы не пытаются даже думать о высоких материях. О смысле жизни. Не выстраивают причинно-следственных связей, не погружаются в пучины самокопания, Отказываются оценивать моральные аспекты своих поступков. Зачем? Им этого не надо. Они просто живут. Одним днём. И в полной уверенности, что всё идёт как должно и по-другому попросту быть не может. Вот, честное слово завидую, но всё же, наверное, не дуракам, а именно простоте отношения к жизни.
Впрочем, это меня куда-то не туда понесло, лучше будет вернуться к анализу постигшей меня ситуации. Пользы будет точно больше.
Если бы на фоне погасших органов чувств, осталось восприятие времени и мало-мальская активность мозга, я точно свихнулся в попытках угадать, что же со мной случилось. Причём свихнулся бы не от недостатка информации, а тупо от нетерпения. Именно поэтому полная отключка — несомненное благо. Лежишь себе в темноте и кайфуешь. Нет ни мыслей, ни окружающей тебя реальности. Да и тебя самого, тоже, по сути, нет.
Хуже станет потом. Когда придёт срок очнуться. Очнуться и получить ответы на интересующие тебя вопросы. На все разом. И не факт, что эти ответы смогут обрадовать. Как вариант, конечно, но не исключено, что сейчас откроешь глаза, а это единственная двигательная функция из доступных. То есть, ты вроде как ещё и живой, но по большей части уже растение. Овощ. С глазами и способностью мыслить. И самое страшное, что оборвать максимально безрадостную жизнь, самостоятельно уже не сможешь. Так себе перспектива, как по мне. Не дай бог такому случиться.
Вдруг я поймал себя на мысли, что уже минут двадцать, как философствую. Думаю, чувствую запахи, слушаю мерное пыхтение и ритмичное попискивание непонятной пока природы. А это означает только одно — что бы со мной ни приключилось, я уже очнулся. Пришёл в себя, или где-то около того. Запахи, кстати, были больничными, а это вполне укладывалось в версию о вероятном параличе, поэтому первым делом надо избавиться от возможных фобий.
Я попытался встать. К моей несказанной радости, мышцы тут же откликнулись. Но ни рукой, ни ногой пошевелить не удалось. Но на это наплевать, главное — я чувствую собственное тело! Да и причина вынужденной неподвижности вскоре выяснилась. Меня банально привязали к койке. Фиксировали, как любят говорить медики.
–
О как. Пациент. И если очнулся, то до этого лежал без памяти. А Николай Иванович, это, скорее всего, старый знакомец — врач, проводивший первичный осмотр. И значит, я совершенно точно нахожусь в больничном корпусе. Но как долго, почему в отдельном боксе с прозрачными стенами и что за ерунду мне засунули в горло?
Ощущение инородного тела пришло, когда я захотел высказать вслух накопившиеся вопросы. Но не получилось вымолвить ни слова, вместо этого из горла вырвался хрип, и меня затрясло в приступе сухого жёсткого кашля. Рука машинально дёрнулась в желании избавиться от помехи, что по понятной причине тоже не удалось.
– Ну, ну, ну, голубчик. Надо немного потерпеть. Трубку сейчас мы уберём, — перед носом защёлкали пальцы доктора, по глазам резанул яркий свет фонарика. — Вы как себя чувствуете? Дышать самостоятельно можете?
В ответ я лишь замычал утвердительно, в надежде, что такая реакция устроит врача. Слава богу, устроила. Трубку вытащили, вызвав рвотный спазм и чувство непередаваемого облегчения. Я смог сделать полноценный самостоятельный вдох. Тем временем Николай Иванович пощёлкал тумблерами стоявшего рядом агрегата и ритмичное пыхтение стихло. А медсестра зазвенела застёжками браслетов, удерживающих конечности.
– Руками осторожнее двигайте, у вас капельница стоит, — посоветовала она, отстегнув последний замок.
– Дайте воды, — просипел я, пытаясь снова не зайтись в кашле.
Вместо ожидаемого стакана мне протянули фарфоровый поильник с изогнутым носиком. Но я готов был из унитазного бачка напиться, настолько саднило в горле. А насчёт остального, могу сказать, что чувствую себя, как медуза, выброшенная на берег — мокрым, немощным и расплющенным. И даже не сказать, а подумать. Потому что сил после утоления жажды осталось ровно столько, чтобы расслабиться и упасть на подушку.
Но я оставался настроен продолжать разговор. Решительно настроен. Нужна лишь небольшая передышка. Но пока медсестра меняла банки на стойке с капельницей, а доктор изучал показания приборов, меня сморило. Казалось бы, глупо очнуться, чтобы тут же заснуть, и тем не менее я не справился. За короткий промежуток бодрствования свалилось столько переживаний, что нервная система потребовала отдыха. А мои вопросы никуда не денутся. Их можно и позже задать.
Что я и сделал, когда в снова раз увидел Николая Ивановича. На следующее утро.
– Ну-с, милейший, как вы сегодня себя чувствуете? — поинтересовался состоянием моего здоровья доктор.
– Спасибо, гораздо лучше, — благодарно кивнул я в ответ.
И ничуть не преувеличил. Слабость оставалась, но уже в значительно меньшей степени. И боль в глотке почти прошла, напоминая о себе лишь саднящими ощущениями. Я даже смог самостоятельно усесться в постели, но этот момент можно было не засчитывать — кровать была мультифункциональной и сейчас отрегулирована на сидячее положение.