Подозреваются в убийстве
Шрифт:
– Я… мы… но ведь… – Басаргина задыхается.
– Если вашими махинациями заинтересуются соответствующие органы, – безжалостно продолжал главбух, – этой суммы вполне достаточно, чтобы оградить вас от общества лет эдак на пять, как минимум. Такие дела, голуба.
– Григорий… Леонидович… – Басаргина смята, уничтожена; ее бледное лицо выражало страх и беспомощность. – Что же мне… Теперь… – и уронив голову на стол, заплакала навзрыд.
– Ну-ну-ну… – похлопал ее по плечу главбух. – Не надо. Безвыходных положений
– Я вас прошу… помогите… – Басаргина, сложив руки на груди, умоляюще посмотрела на главбуха.
– И помогу, и выручу… – он наполнил свой бокал. – А сейчас в самый раз выпить за юбилей.
– Какой… юбилей?
– Ну как же – ровно восемь месяцев прошло с тех пор, – засмеялся, – как мы с вами в одной упряжке: я подписываю, а вы… вы преспокойно получаете деньги, и немалые. А, между прочим, я рискую не меньше вашего, голуба…
– В одной… упряжке? – Басаргиной вдруг стали понятны прозрачные намеки главбуха. – Ну что же – выпьем… – она истерически захохотала. – Пропадать, так с музыкой!
– То-то… А пропадать не нужно. Жизнь – прекрасная штука. Особенно, если знаешь, что карман не пуст…
7
С Рябцевым разговор явно не клеился. Односложные "да" и "нет", "иногда", "не знаю", "не слышал", "не видел". Было ясно, что Басаргину он недолюбливал, но причину этого объяснить не пожелал. И вообще присутствие следователя ему было неприятно, и он даже не пытался это скрыть.
"А ведь хитрит, – неизвестно почему подумал Калашников, замечая быстрые, тревожные взгляды, которые Рябцев изредка бросал в его сторону. – И чего-то боится. Чего?"
Но темные с желтизной глаза замначальника цеха были неподвижны и непроницаемы. Впрочем, и те односложные, вялые ответы, которые удавалось в буквальном смысле слова выжимать из Рябцева, указывали на то, что умом он не обижен. Даже наоборот – реакция на вопросы следователя у него была отменная, и их анализ занимал у Рябцева считанные секунды.
"Крепкий орешек, – не мог не отдать ему должное Калашников. – И все-таки, откуда у него такая предубежденность против меня? Следствие определенного опыта в общении с органами правосудия? Вполне возможно. Нужно тщательно покопаться в его биографии. Уж больно ловок. Такое впечатление, что на все мои вопросы подготовил ответы заранее. Нужно что-то нестандартное…"
– Вы женаты?
– Что? Да… Нет! Впрочем, да…
– Как это понять?
– Живу… с одной женщиной. Не расписан.
– В отпуск собираетесь?
– Да.
– Летом?
– В августе.
– На юг?
Что-то неуловимо изменилось в лице Рябцева. Взгляд был по-прежнему тусклым и невыразительным, но в уголках глаз стало больше морщин, а худой острый кадык
– Да…
Вскоре Калашников попрощался с Рябцевым и покинул территорию ликеро-водочного завода: продолжать разговор было бессмысленно; после упоминания об отпуске заместитель Басаргиной и вовсе замкнулся.
"Странно… – размышлял Калашников, ожидая лифт в подъезде дома, где жила секретарша Аллочка Сахнина.
– Почему разговор об отпуске ему был явно неприятен? Мне кажется, он даже испугался…"
Двухкомнатная квартира Сахниной напоминала фойе провинциального театра, столько было налеплено на стенах портретов известных артистов. Вперемежку с артистами висели изделия из макраме, выполненные довольно профессионально.
Мебели в комнатах было немного, ковер только один, недорогой, зато в зале на тумбочке красовался японский "Панасоник". Магнитофон, судя по всему, служил Аллочке чем-то вроде идола древним язычникам или чудотворной иконы первым христианам – тумбочка стояла в красном углу между двух напольных ваз, не хватало только лампадки, подвешенной к потолку.
Калашников не ошибся: первым делом Аллочка подошла к тумбочке и, благоговейно прикоснувшись к клавишам "Панасоника", спросила:
– Включить? У меня такие потрясные записи.
– Как-нибудь в другой раз. Спасибо, – многообещающе улыбнулся следователь.
Аллочка оценивающим взглядом окинула статную, плечистую фигуру Калашникова и, лукаво сощурившись, сказала:
– Ловлю на слове… Кушать хотите?
– Нет-нет, благодарю. По пути к вам перекусил, потому и опоздал чуток. Уж извините…
– Ну что вы, что вы! О чем разговор. Да вы присаживайтесь. Сюда… Вот так… Курите?
– Бросаю.
– Получается?
– На первой стадии.
– Как это?
– Свои курить бросил, побираюсь у приятелей. Аллочка рассмеялась и уселась напротив Калашникова, небрежно закинув ногу за ногу.
При виде ее круглых колен следователь почувствовал себя немного неуютно, но пришлось смириться: не заставишь же хозяйку квартиры надеть халат подлиннее.
– Алла Ивановна… – начал он.
– Почему так официально? – игриво перебила его Сахнина. – Зовите меня просто Алла, можно Аллочка…
– Хорошо, согласен. Алла, насколько мне известно, вы были дружны с Басаргиной.
– Да, представьте себе, – с оттенком гордости ответила Аллочка. – Варя была моей лучшей подругой. И вдруг заплакала по-бабьи, с причитаниями:
– Бе-едная, несчастная Ва-аря…
– Успокойтесь, Алла, – взмолился Калашников. Оплакивание Басаргиной не входило в план беседы с Сахниной.
– Конечно, я сейчас… – и Аллочка, прикрывая лицо руками, выскочила в прихожую, а затем в ванную.
Через несколько минут она возвратилась уже без грима.