Подозреваются в убийстве
Шрифт:
Чокин был заядлым любителем популярной игры, за что ему часто влетало от супруги, поскольку его увлечение приносило одни убытки. Но Чокин отличался завидным упорством, и, утаив с получки очередной червонец, бегал по кабинетам с единственным вопросом: "Число! Быстро!". Однажды все сговорились и ответили: "Тринадцать", после чего Чокин пропустил три или четыре розыгрыша, посчитав такое единодушие дурным предзнаменованием. Но вскоре шутка сослуживцев стала ему известна, он снова приободрился и принялся наверстывать упущенное.
– Пока нет. Но – терпение, терпение… Да, ты слышал новость?
– Что там?
– Мальцевский
– Кажется, километрах в пятидесяти от города.
– Точно. Три дня назад кто-то передал через пацанов-дежурных фанерный ящичек с надписью: "Директору детдома. Лично руки". Принесли, открыли – и остолбенели: ящик доверху набит деньгами! Директора едва кондрашка не хватила – выгнал всех из кабинета, забаррикадировался, начал звонить в милицию. Приехали, посчитали – двадцать три тысячи рубликов! И на донышке записка: "Прошу принять на нужды детского дома". Без подписи. Представляешь?
– С трудом. Что-то не припоминаю подобного. Странный подарочек, я бы сказал.
– Вот-вот. Так все и подумали. Решили проверить – может, где кассу "взяли" или что-нибудь в этом роде. Купюры крупные, новенькие, установить не трудно. Увы, все чисто.
– Ну что же, хорошо… – Калашников положил исписанный лист в папку. – Чем порадуешь?
– Есть материалы по Рябцеву. Ну и фрукт, я тебе доложу!
– Давай, – нетерпеливо протянул к себе бумаги Калашников. – Так… Так… – читал через строку, схватывал смысл. – Отлично! Вот теперь есть хороший повод снова посвиданьичать с ним.
– Ты-то как догадался?
– Скажу – все равно не поверишь. Наверное, интуиция.
– Завидую. А тут бегаешь, бегаешь, высунув язык, и в результате получаешь очередную головомойку.
– Ладно, не прибедняйся…
Рябцев, казалось, похудел еще больше. Морщинистое лицо выражало усталость и апатию. Калашников вызвал его в конце рабочего дня. Спросив разрешения, Рябцев курил практически без передышки. Пришлось распахнуть окно, чтобы не угореть: кабинет следователя не отличался большими размерами.
– …Иннокентий Сергеевич, какой вам смысл отрицать общеизвестные факты?
– Я не отрицаю. Распределением денег занималась лично Басаргина.
– Через вас.
– Пусть так. Я – подчиненный. Существует такое понятие, как субординация.
– И что же, вы никогда не интересовались происхождением тех сумм, которые вручала вам Басаргина?
– Нет.
– Удобная позиция, ничего не скажешь.
– Мне разъяснили, что это премиальный фонд. Деньги я выдавал согласно ведомости, под личную подпись.
– Где эти ведомости?
– Возвращал Басаргиной.
– Короче говоря, все замыкается на ней. У вас не возникает ощущения, что исчезновение Басаргиной может быть следствием ее монополии на возможность держать в руках чужие тайны?
– У меня сейчас возникает только чувство голода, так как я не успел сегодня за работой пообедать, – с вызовом ответил Рябцев.
– И, между прочим, – спокойно продолжал следователь, не обращая внимания на выпад Рябцева, – вы один из тех, кому исчезновение Басаргиной весьма выгодно, потому что ей были достаточно хорошо известны некоторые тайные факты вашей биографии, скрыть которые вы хотели любой ценой.
– На что вы намекаете? – пожелтел от сдерживаемой злости Рябцев.
– Я уже не намекаю. – Калашников раскрыл папку. – Во-первых, Басаргина вас здорово
– Всего-то? – Рябцев не скрывал иронии. – Дела давно минувших дней… Как вы отметили, наказание я понес. Пусть благодаря Басаргиной, но какое отношение все это имеет к ее исчезновению?
– Во-вторых, – Калашников казался чересчур спокойным; для тех, кто хорошо его знал, это был явный признак гнева, – в том же году, осенью, вы имели неосторожность конфликтовать с Басаргиной, за что тут же поплатились. Здесь показания Сахниной и охранника Панкратова, который задержал двадцатого ноября вашу машину на проходной завода и изъял из емкости, вмонтированной под сиденьями салона, около тридцати литров спирта. Чем все это могло для вас закончиться, не стоит и говорить… Но по "удивительному" стечению обстоятельств в это время рядом оказалась Басаргина. На ваше счастье, вы вовремя смекнули, что за этим кроется. И конфликт, если можно так определить самую заурядную кражу государственного имущества, тут же был улажен – опять стараниями Басаргиной. И снова не стал достоянием гласности…
Рябцев обладал незаурядной выдержкой: он сидел спокойно, чуть сдвинув кустистые рыжие брови, с таким видом, словно то, о чем говорил Калашников, его не касалось.
– И снова все замыкается на Басаргиной. Главный свидетель отсутствует. Беспокоиться особо нечего. Не так ли? Но у нас есть еще кое-что свеженькое, о чем, кстати, знала и Басаргина. И здесь, представьте себе, свидетель в наличии. Вот показания бармена Шигина, которого вы регулярно снабжали ворованной на заводе водкой, и уборщицы Генчик, которая не раз наблюдала (надеюсь, вы ей простите чисто женское любопытство?) за тем, как вы передавали бармену полные канистры спиртного и получали свой "гонорар". Думаю, остальные материалы демонстрировать нет нужды. Всему свое время. Так я слушаю вас…
– Что говорить? – передернул плечами Рябцев. – Если виноват, значит, придется держать ответ.
– Если виноват… Прозрачный намек… Ладно, пусть так. Но я не зря изложил вам все это. Басаргина имела на руках неопровержимые доказательства чересчур вольного обращения с государственным добром своего заместителя, доказательства, которые могли привести его на скамью подсудимых. Напрашивается вывод, Иннокентий Сергеевич…
– Повторяю, к исчезновению Басаргиной я не имею никакого отношения.