Подробности войны

Коробейников Максим

– А что здесь? Друзей больше, чем дома?
– спросил я.

– Так ведь не сравнишь! Здесь что ни солдат, то друг да приятель. Вот ведь, думаю, кончится война, по домам разъедемся, и каждый в своей халупе закроется, поди. Вот опять тоскливо-то будет... Да если бы не воевать, а вот так бы работать, не ушел бы я из роты никогда, до чего весело. А у этого черного - ни друга, ни приятеля.

– Обидели его здорово ни за что, - объяснил я, - забыть не может.

– Э, товарищ капитан, кого из нас не обижали? Солдат посмотрел на меня, торопливо подтянул ремень, поправил пилотку

и спросил:

– Разрешите идти.

И ушел, веселый, даже валявшуюся лопатку на ходу подобрал с земли и воткнул так, чтобы заметили и не потеряли.

О чем старшина Тупиков и бывший штрафник Степанов говорили в амбаре и что они там делали, можно было только догадываться. Вышли они один за другим. Сначала - Степанов, за ним - Тупиков. Оба шатались, как пьяные на ветру. Подойдя к изгороди, навалившись, долго стояли рядом, отдыхали и приходили в себя.

Потом разошлись по сторонам. Степанов хромал и, согнувшись, держался за живот. Тупиков держал у носа грязную тряпку и смотрел одним глазом: другой заплыл.

Вечером я вызвал к себе Туликова и спросил;

– Что произошло?

– Да так, товарищ капитан, - весело ответил он.
– Поговорили. Выяснили отношения. Думаю, пойдет на пользу. Неплохой человек оказался.

Я не стал интересоваться подробностями, а вызвал Степанова. С трудом перешагнув порог, с ходу, не доложив о прибытии, как товарищ товарищу, Степанов сказал:

– Ну сила, товарищ капитан... Не дай бог под его кулак попадать! Врагу не пожелаешь. Я думал, что он только языком молоть умеет.

– Значит, хорошо поговорили, убедительно?

– А что, заслужил - получи. Я так понимаю.

– Ну раз поняли друг друга, значит, и нам не стоит говорить?" заключил я. Но Степанов спросил:

– Можно я, товарищ капитан, с вами посижу? Я подвинулся на скамье, посадил его рядом.

– Вот, товарищ капитан, - начал он разговор.
– О чем я хотел поговорить с вами. Мы до войны, сколько я помню, привыкли все выполнять, что на верху на самом скажут. Что ни велят, все выполним. Я председателем колхоза был. Скажут - посеем, скажут - уберем, и все в сроки, которые нам укажут, хотя это иногда и во вред шло. А потом сколько нужно, столько государству сдадим. Себе ничего не оставим, а в город свезем. Мы так привыкли. Когда война началась, так же и воевать стали. Все давай и давай. Нечего нас баловать, все выдержим, все вынесем. Нет чтобы подумать, да похитрее, да поумнее, чтобы немца обмануть, а все вперед и вперед, все в лоб да в лоб. Разве так-то мы победим когда-нибудь? Ведь сколько же нашего брата погибает, когда все давай да давай!

– Надо. Что делать?
– спросил я его.

– А кому надо-то?
– спросил Степанов.
– Это ведь только немцу на пользу. Может, я не понимаю эту нашу военную стратегию? Но, кажется, мы совсем не то делаем. Он нас клиньями, а мы через всю Россию траншею роем, как веревку протягиваем. А когда же мы клиньями будем бить, окруженья организовывать?..

Эту беседу со Степановым я вспомнил через год, когда и у нас на фронте маневренная война пошла. А в тот раз я сказал ему:

– Умный вы человек. Но поймите: и мы научимся. Жизнь заставит. Все в

свои нормы войдет.

– Спасибо,- сказал он.
– Мне как-то легче стало! Выговорился. Потому, видно...

Последние дни мы чувствовали, что скоро нас бросят в бой. В роты доставили боевые гранаты. Комбат приказал всех солдат пропустить через метание гранат по цели. Услышав об этом, Гавриленко предложил мне:

– Может, мы Степанову дадим другое задание? Еще подорвет кого-нибудь!

Я не согласился.

– Подорвать он может и на переднем крае, - сказал я.

Мы с Тупиковым стояли на огневом рубеже, подстраховывали. Большинство солдат работали хорошо. После взрыва гранаты Тупиков искал чеку, которую метавший гранату бросал на землю, и укладывал ее, чтобы потом доказать начальнику боепитанья, что граната подорвана.

Были и курьезы. Один солдат бросил гранату, не выдернув чеки. Граната, естественно, не взорвалась. Тупиков ходил с ним, чтобы найти ее и упражнение повторить. Другой, будто скованный, выдернув чеку, долго держал гранату в руке, боясь бросить ее, и только после неоднократной команды "Бросай!", будто опомнившись, метнул ее так, что она упала на бруствер и, чудом скатившись на противоположную сторону, взорвалась в десятке метров от нас. К счастью, никого не задело.

Настал черед Степанова. Он спокойно подошел, взял гранату, выдернул чеку и положил ее в левый карман шинели, но гранату не бросил, а зачем-то полез снова в карман.

– Бросай!
– скомандовал я.

– Обождите, товарищ капитан, - тихо сказал он, зачем-то вынул из кармана чеку, которую только что туда положил.

– Бросай!
– крикнул Тупиков.

– Ты что орешь?!
– обернулся к нему Степанов.

Он переложил гранату в левую руку, а правой положил чеку в правый карман. Потом снова взял гранату в правую руку, посмотрел на цель, широко размахнулся и с силой бросил.

Я подал команду:

– Ложись!

Мы с Тупиковым укрылись в траншее. А Степанов дождался, когда произойдет взрыв, и только после этого пригнулся.

– Готово!
– сказал он. Цель была поражена.

– А зачем вы перекладывали гранату?
– спросил я.

Он ответил хмуро:

– Положил я чеку в карман, а он, оказывается, худой.

– Ну и что?

– Так ведь Тупиков съест, если чеку потеряешь.

Мы смеялись, а Степанов только усмехнулся. "Ну и ну!" - подумал я. Солдаты обсуждали поведение Степанова.

– Ты посмотри, что за человек. Хоть бы слово кому сказал. Если ответит, так будто в долг деньги дает. И все поперек старается. Будто из железа сделан, - удивлялся один.

– Говорят, у него всю семью дома расстреляли каратели, - объяснил другой.
– А наши его - в штрафную роту. За что, не знаю, врать не буду. Но что он к начальству озверел, так это, однако, факт.

– Слышал я, - сказал молодой солдатик, - в дивизии рассказывали. Там-то, верно, знают. Убил он кого-то, кто-то обидел, он и убил. Когда из штрафной роты пришел в дивизию после госпиталя, так просился в разведку. Не взяли. Начальство боялось, что к немцам уйдет. Так он в полковую разведку все-таки упросился.