Подростки

Ицын Борис Семёнович

— А, Кошельников, — делая ударение на последнем «о», проговорил мастер. — Это тот самый, пан начальник. Социалист. Он телефон отрезал, он с бунтовщиками якшался. Мне такой не нужен, пан начальник. Это негодный мальчишка.

Валентин похолодел: «Неужели выгонят совсем? Может, только переведут куда? А то как же без работы-то? Отцу одному трудно».

А Врублевский продолжал, распаляясь:

— Не можно, пан начальник, такого паршивца держать на государственной железной дороге.

— Вы слышали, Кошельников? Можете идти. Вы нам больше

не нужны. За расчетом зайдете завтра, но должен вас предупредить, что вам ничего не причитается, дорога удерживает с вас стоимость телефонной проводки. Идите!

Валентин не сказал ни слова. Он знал — их не убедишь, а тем более не разжалобишь. Да и не станет он унижаться, милости просить. И он повернулся, чтобы уйти.

— Да, послушайте! — остановил его начальник станции. — Хочу вас предупредить. Ваше имя занесено в списки неблагонадежных рабочих. Такую же можете получить и справку. Так что не трудитесь искать работу. О вас знают. Благодарите бога, что вы несовершеннолетний, иначе были бы сданы под надзор полиции. И помните, молодой человек, ваше будущее — тюрьма, если не виселица!

Валентин нигде не мог найти работы. Была безработица, и уж если брали подростков, то, конечно, не таких, как Валентин Кошельников, чье имя значилось в черном списке.

Да и Акима едва не выгнали… Старику пришлось очень долго униженно кланяться и просить начальника станции. Его оставили, однако заявили, что такой сын, как Валентин, может доставить только одни неприятности, и если администрация узнает, что в семье Акима Кошельникова, рабочего казенной дороги, будет хоть один неблаговидный поступок, он, Аким, не сможет оставаться на государственной службе. Все это было сказано таким тоном, что старику пришлось буквально отречься от сынишки.

— Он у меня, ваше благородие, ослушник. Мы с матерью воспитывали его в вере и почтении к старшим, а он… — старик притворно вздохнул и продолжал: — не извольте беспокоиться, ваше благородие, я мальчишку куда-нибудь отправлю.

И, действительно, Аким решил, что сыну нужно уехать. Елена теперь почти не имела работы, она только кое-как могла прокормить себя, Наташа еще была маленькой, и лишний рот в семье — непосильное бремя.

Валя опечалился. Ему не хотелось расставаться с друзьями. Мать плакала украдкой, собирая сыну чиненную-перечиненную одежду. Наташа смотрела на брата печальными глазами, полными тоски и жалости, а Аким ночами не спал, ворочаясь с боку на бок. Отправить мальчика решили в Златоуст к дальнему родственнику. Там не устроится — куда-нибудь в деревню в подпаски весной пойдет. Приятели Валентина повесили носы.

В последнее перед разлукой воскресенье Николай и Дмитрий пришли к Валентину с коньками. Тот удивленно посмотрел на друзей.

— На последях, — тряхнул «снегурочками» Механик.

— И то! Не придется может… А за девочками зайдем? — оживившись, спросил Валя.

— Само собой.

Мальчики побежали. Мороз слегка пощипывал лица.

Порывами налетал ветер…

— А давно

мы не бегали на каток, — проговорил молчавший до сих пор Николай. Он был задумчив, но старался скрыть свою грусть.

— Вы-то походите, а я… — Валентин глубоко вздохнул.

— А в Златоусте катка не будет, что ли? — Митя сделал попытку утешить приятеля. — Да, чай, не навсегда уезжаешь. Ну, полгода, год.

Мальчики замолчали. Слова друга плохо утешили Валентина. Он как-то не задумывался, надолго ли уезжает, а тут представил себе: год не видеть друзей, не видеть девочек.

Вот и знакомый дом. Дуся, как всегда, хлопочет у плиты.

— Ровно сговорились, — улыбнулась она. — А у Веры с утра и Фатьма, и Люба.

Вера, очевидно, услышав разговор, выбежала в кухню.

— Вот хорошо, что пришли, вот молодцы! — говорила она, пожимая ребятам руки. А в дверях уже ждали друзей улыбающиеся Фатьма и Люба.

Друзья не виделись давно, с тех пор, как Валя лежал у Кочиных. После долгой разлуки завязался оживленный разговор, многое хотелось рассказать друг другу, и Валентин забыл даже, что ему скоро уезжать. Вспомнил об этом первый Николай.

— А знаете, девочки, — сказал он, — Валентин наш скоро уезжает.

— Как? Куда? Зачем? — спросили в один голос подруги.

— В Златоуст. — Валентин вздохнул. — С работы меня выгнали, как неблагонадежного. Здесь оставаться больше нельзя.

— Надолго? — Вера пыталась, но не смогла скрыть того, что она расстроена, ее выдал невольно дрогнувший голос.

— На полгода, на год, — не очень уверенно сказал Митя.

— Кто его знает. Может, и дольше, а то… и совсем, — Валентин безнадежно махнул рукой.

Все замолчали, подавленные. Не хотелось верить, что придется расставаться.

— Знаете что, ребята, — вдруг сказал Валентин. — Мне Степан сказал, что скоро другое время настанет и что головы вешать нельзя. Ведь и Степан, и Данила, и Андрей тоже уехали, но они продолжают свое дело. И это, — он сделал ударение на слове «это», — обязательно будет, свершится! — Все поняли, что он имел в виду. И сразу у всех поднялось настроение.

— Точно! — поддержал приятеля Механик. — Я с Данилой говорил. А мы, — он понизил голос и все придвинулись поближе, — а мы никогда не должны забывать про «это», никогда. Может, через год, два, ну пусть через три, мы снова понадобимся организации. И тогда работа будет посерьезнее.

— Правильно, — сказала Люба. — Но теперь надо, чтобы никто нас и заподозрить ни в чем не мог.

— Вот именно! — сказал Валентин. — Об этом мне и говорил Степан. Когда нужно будет, нам скажут. Организация не забудет о нас. Эх, жалко, меня не будет с вами!

— Ну вот еще! — Николай погладил бобрик волос. — Приезжать-то домой будешь. Тут на товарном пустяк.

— И писать нам будешь, верно? — спросила Вера.

— Ну еще бы!

— Вот классная дама узнает, — полушутя, полусерьезно проговорила Люба, — будут нам письма, да еще от мальчиков.