Подрывник
Шрифт:
ГЛАВА 8
С утра Астафьев снова пришёл в этот чёртов барак. Между лестничными пролётами он увидел крышку гроба, и понял, что хозяин комнаты номер шестнадцать уже вернулся к себе домой.
На настойчивый стук в дверь комнаты номер восемнадцать Астафьеву никто не отозвался. Зато из соседней комнаты вывернулась Валентина Серова. В руках у неё была солидная стопка газет, перевязанная бечёвкой.
— Вы к Наталье? — спросила она.
—
— Она сегодня не ночевала.
— А вы откуда знаете?
— А она как появляется, сразу музыку врубает. Она у ней день и ночь грохочет. Это же Наташка, она с детства такая — повёрнутая на музыке.
— А вы, куда это всё несёте? — спросил он, кивая на газеты.
— В мусорку. Вся квартира забита этими газетами. Отец до сих пор «Правду» выписывал, представляете? Вы не посидите в комнате, пока я отнесу газеты? А то закрывать комнату не охота. Замок что-то плохо работает. Кстати, я звонила вашему начальнику, он разрешил снять его и отдать на экспертизу. Приедут они завтра. Вы поможете?
— Да, конечно.
Юрий прошёл в комнату, покосился в сторону гроба, но лицо висельника, слава богу, было прикрыто простынёй.
Через пару минут в дверях показалась чета импозантных, пожилых людей. И по одежде и по манерам было видно, что оба не обычные работяги. Дама тут же зарыдала, мужчина держался лучше. Вскоре вернулась Валентина, она обнялась с женщиной и поцеловала старика в щёчку.
— Какое горе! Какое горе! — причитала женщина.
— Держись, Валя, держись, — посоветовал старик.
Они сели около гроба, начали беседовать с дочерью. Тут стали подходить ещё люди. Улучшив момент, Астафьев спросил Валентину: — Это кто?
— Это Викентьев, Олег Васильевич, бывший парторг завода. Они дружили по поводу общих взглядов на политику. Оба вечные коммунисты.
Когда мужчина вышел на лестничную площадку, чтобы покурить, Юрий догнал его.
— Извините, Олег Васильевич, я работник уголовного розыска, Астафьев. Скажите, вы когда общались с Серовым последний раз? Он ничего не говорил о каких-либо мотивах своего самоубийства?
— Нет, ничего. Василий Егорович был крепким человеком, он всегда говорил, что наши предки пережили ещё более страшные времена, чем теперь. Гражданскую, Великую отечественную войну. Переживём и ельцивщину. Он звонил мне недавно, на прошлой неделе. Хотя… Тогда он был какой-то не такой. Мы обсудили некоторые места антинародной политики Ельцина, а потом он сказал мне странную фразу: "Знал бы ты, Олег Васильевич, что творится у нас на заводе. У тебя бы волосы дыбом встали". Я спросил, что он имеет в виду. Но Василий Егорович ответил, что ему нужно удостовериться в этом, а потом он поднимет на уши всех этих махинаторов.
— Махинаторов?
— Да, он так и сказал — махинаторов.
— А более конкретно он ничего не сказал? Что он имел в виду?
— Нет, но голос у него был такой… — старик чуть подумал, а потом закончил, — торжествующий. Как будто он уже знал что-то.
— Вы не знаете, что хоть примерно он имел в виду?
— Нет, извините,
Эта точка на лестничной клетке оказалась очень выгодной с точки зрения допроса мужской части людей, пришедших проводить старого мастера в последний путь. Увы! Никто из них толком ничего не знал. Что удивило Астафьева, все кто работали с Серовым в последнее время, были молодёжью, едва ли не одного с ним возраста, может, чуть постарше. В чём все они были единодушны — никто не думал, что Серов захочет наложить на себя руки.
— Старик крепкий был, жилистый. А въедливый! Как серная кислота. Чуть на тот свет не вогнал меня своими придирками, — обобщил общее мнение разбитной слесарь-ремонтник. — Это не так делаешь, то не этак. Я уж увольняться хотел. А теперь я ещё поработаю. Вредность, она на дороге не валяется. Мне шесть лет отжать надо, а потом можно и за забор, на волю! А то не покурить, ни выпить.
Самих похорон Астафьев дожидаться не стал. Его дальнейший путь лежал в горбольницу. Предъявив своё удостоверение и пустив в ход некоторую долю своего обаяния, Юрий добился, чтобы ему без всяких официальных бумаг выдали медицинскую карту Василия Егоровича Серова. Увы, последняя запись в ней относилась к пятилетней давности. Судя по ней, у старика вырвали зуб.
По времени надо было возвращаться в отдел, но за этот день Юрий не сделал главного — он ни на шаг не приблизился к тому Наташкиному хахалю, что якобы видел в коридоре троих качков, а потом и их автомобиль. Из-за этого Астафьеву опять пришлось посетить всё тот же, изрядно опостылевший ему барак.
Старика уже похоронили, и, судя по состоянию его обитателей, уже и помянули. На самом пороге барака лежал тот самый инвалид с культёй, и добродушно и мерно блевал на крыльцо. Брезгливо обойдя этого аборигена кривовского гетто, Юрий подошёл к двери комнаты номер восемнадцать, и снова постучал. Увы, ответом ему была тишина.
"Куда она могла деться? — подумал Юрий, отходя от двери и доставая сигареты. — Загуляла у подруг? Или нашла нового друга со свободной хатой"?
Он ещё размышлял об этом, когда в коридоре появилась низкорослая женщина лет пятидесяти в короткой, очень дорогой норковой шубке, с морщинистым, и явно злым лицом. Она так же подошла к двери восемнадцатой квартиры, и решительно в неё постучала. Убедившись, что в комнате никого нет, она развернулась, и, пробормотав себе под нос: — Стерва! — столь же решительно направилась обратно. Астафьев тут же её догнал.
— Извините, вам нужна была Наталья Соенко?
Дама буквально обожгла его своим взглядом.
— Да! Мне нужна была эта стерва. Она сегодня не пришла на работу, и у меня весь день простоял закрытым косметический отдел.
— А вы не знаете, где она может быть?
Дама хмыкнула, и, осмотрев Астафьева, сообщила ему неприятную новость: — Скорее всего, у такого же вот кобеля, как и вы.
Она развернулась, чтобы уходить, но тут Астафьев достал свои корочки, и показал их хозяйке магазина.