Подсказки пифии
Шрифт:
Когда он оказывал услуги Дюреру, Берглинду или Лундстрёму, благодарность приходила быстро – чаще всего в виде черных денег, но иногда и по-другому. В последний раз он устранил некие компрометирующие Дюрера документы – и получил совет избавиться от некоторых акций, а всего через несколько дней банк лопнул и акции превратились в бесполезные бумажки. А какие советы он получал насчет ставок на бегах! Молча посчитав на пальцах, фон Квист понял, что впутался в обширнейшую систему благодарностей, которая, вероятно, тянется
Лекарство сделало прокурора фон Квиста спокойнее и позволило ему мыслить более рационально, однако путей выхода из создавшейся ситуации не подсказало. Он решил отложить проблему еще ненадолго, подождать, посмотреть, как будут развиваться события, а пока попытаться сохранить хорошие отношения со всеми причастными – и с Дюрером, и с Чильберг.
Этому пассивно-уступчивому настрою суждено было оказаться губительным. Усидеть на двух стульях прокурор фон Квист не сумел.
Нигде
Очнувшись, Ульрика Вендин сначала ничего не почувствовала, но почти тут же ее окатила волна боли. Боль пульсировала в лице, непрерывно болел нос, во рту ощущался привкус крови.
Вокруг было угольно-черно, и Ульрика понятия не имела, где оказалась.
Последнее, что она помнила, – как пришла домой, в квартиру в Хаммарбюхёйден, а там оказался Вигго Дюрер с каким-то незнакомым ей мужчиной. Дюрер ударил ее, и она потеряла сознание. Но как долго она пролежала в обмороке?
Ульрика проклинала себя за то, что взяла деньги у Дюрера, датского адвоката этой свиньи Лундстрёма. Пятьдесят тысяч, которые она просадила меньше чем за неделю.
Он наверняка понял, что она, несмотря на деньги и уговор, трепала языком направо и налево. Но ничто в ее словах не касалось его, Дюрера, и ее заявления ни к чему не привели. Ей никто не поверил. И ему это известно.
Так почему же, почему она лежит здесь?
Лицо онемело, рот стянуло, как коркой. Ульрика лежала голая на спине и не могла пошевелиться, потому что руки были связаны за спиной скотчем.
С обеих сторон чувствовались шероховатые деревянные стены. Ульрика попыталась приподняться и не смогла – над коленями и грудью тянулись железные прутья.
То, что ей сначала показалось коркой засохшей крови на лице, оказалось скотчем, которым кто-то заклеил ей рот. Лежала Ульрика на мокром – видимо, она описалась.
Меня погребли заживо, подумала она. Воздух был сухим и противно-теплым, и пахло как в погребе. Сердце тяжело застучало, кровь запульсировала в венах.
Нахлынула паника, Ульрика усиленно задышала. Она не понимала, откуда взялся крик, но знала, что он звучит, даже если она его не слышит.
Она очутилась в ночном кошмаре: беззвучно зовешь на помощь, пытаешься убежать – и не можешь двинуться с места.
Ульрика заплакала,
От усиленного дыхания ртом у нее зарябило в глазах. Она взмокла от пота и почти теряла сознание, когда привкус клея напомнил, что ее рот заклеен скотчем.
Дыши через нос. Успокойся. Ты сама все это себе устроила, подумала Ульрика. Ты почти всю свою жизнь прожила так, что никому не нужно было заботиться о тебе.
Пять лет назад, когда ей едва исполнилось шестнадцать, она обнаружила свою мать бездыханной на полу кухни и потом всегда была одна. Она не ждала пособия, когда сидела без денег, – еду она просто воровала, а за квартиру умудрялась платить из небольшой материнской страховки. Она никогда никому не была обузой.
Ульрика не знала своего отца – эту тайну мать унесла с собой на небеса. Если только на небеса можно попасть, медленно и целеустремленно упиваясь алкоголем и таблетками; и вот тебе нет еще и сорока – а ты уже отбыл в вечность.
Ее мать не была злой – просто несчастливой, а Ульрика знала, что несчастливые люди делают вещи, которые могут показаться злыми.
Настоящая злость – это нечто совсем иное.
Бабушка забеспокоится только через неделю, не раньше, подумала Ульрика. Они не виделись и не звонили друг другу чаще чем раз в неделю.
Дыхание выровнялось, Ульрика теперь мыслила более рационально.
Может, психолог, София Цеттерлунд, ее хватится? Ульрика горько пожалела, что отменила запланированные встречи. Но таково было требование Дюрера.
Тогда, может, Жанетт Чильберг? Может, но скорее всего – нет. Сердцебиение вскоре унялось, и хотя дышать все еще было трудно из-за слизи в ноздрях и соленой влаги – пота и слез, – Ульрика сумела взять себя в руки. По крайней мере, пока.
Глаза привыкли к плотной темноте, и теперь Ульрика знала, что не ослепла. У теней, окружавших ее, были разные оттенки серого, а наверху она вскоре различила контуры чего-то похожего на отопительный котел, от которого тянулось множество трубок.
За стеной что-то гудело с равными промежутками. Металлический лязг, грохот, потом несколько секунд тишина, потом шум возобновлялся. Первой мыслью Ульрики было, что звук исходит от лифта.
Отопительный котел, трубки… Лифт?
Когда Ульрика окончательно поняла, что не лежит в гробу и не зарыта в землю заживо, от облегчения ей стало холодно, и она передернулась.
Но куда же она попала?
Она повертела головой, пытаясь отыскать источник света.
Ничего над ней, ничего внизу. Повернув голову вправо, она ничего не увидела. Слева тоже ничего.
Только ухитрившись посмотреть назад – свернув шею так, что, казалось, жилы и гортань вот-вот прорвут кожу, – Ульрика что-то разглядела.