Подумай дважды (Think Twice)
Шрифт:
Она стояла и ждала, словно отвесив ему пощечину и торжественно ожидая ответного действия. Он взглянул на нее. Она заметила, как приоткрылся его рот, как на мгновение лицо его стало снова молодым и непосредственным, и первое время даже не могла поверить, что он смеется. Не поверила она и тому, что он сказал следующее:
— Мне жаль, Веста.
Затем она испугалась. И он сказал очень мягко: — Я не хотел, чтобы мы пришли к этому. Думаю, я также знал и то, что все же придем, с самого начала. Мне жаль. Есть шансы, которыми мне следует использовать. Пойми, я слаб, как
— Ты... ты же не имеешь в виду, что хочешь... чтобы я ушла от тебя?
— Имею.
— Нет. Говард! Только не так! Не сейчас!
— Именно так и не иначе, Веста. Сейчас же.
— Но почему?
— Ты знаешь почему.
— Говард...
— Думаю, ты знаешь и то, что позже будешь этому рада. Может, даже завтра. Просто забудь меня. Но если ты надеешься, что меня кто-то еще сможет увлечь... Что ж, вынужден сказать тебе, что мне жаль.
— Нет, тебе не жаль. Не терять меня.
— Нет, больше не жаль. Но видеть, что с тобой случится... нет. Этого тоже не хочу. Возможно, хочу видеть лишь то, чего никогда уже не случится с тобой.
— Чего же?
— Именно этого тебе не стоит знать. А потому забудь.
— Ох, Говард! Говард...
Ее голос надломился, словно одним стремительным ударом на нее наконец обрушилось осознание того, что произошло. Она стояла, опустив плечи и бессильно двигая руками, будто все ее сознание перетекло в них. а она не знала, куда их деть, не чувствуя опустевшего тела. Она смотрела на него ясными, слишком ярко блестящими глазами, рот ее скривился, и Веста медленно, с заметным усилием сглотнула, словно вкладывая в это движение весь остаток сил, пытаясь убедить себя в том, что хотя бы ее горло еще способно двигаться. Она была вне себя от беспомощности и потрясения, словно раненое животное, не понимающее, что произошло, и почему же ему должно быть больно, и откуда пришла эта боль.
— Говард... — прошептала она мягко, безо всяких эмоций, без ненужного пояснения, будто обращаясь к себе, а не к нему. — Забавно... что происходит? Это не могло произойти просто так... но ведь произошло... Кажется, мне больно, Говард... ужасно больно... Мне хочется заплакать или еще что-нибудь... но я не могу... Что происходит?.. Перед тобой я не могу ничего этого сделать... Мне хочется сказать что-нибудь... Мне следовало бы... ведь так не бывает... но я не могу... Забавно... не правда ли?.. Понимаешь?
— Да, — так же мягко ответил он.
— Тебе тоже больно? — спросила она, слегка оживившись, как будто нашла во всем этом извращенную пользу. — Больно? Должно ведь быть больно!
— Да, Веста.
— Нет, неправда! Это звучит не так, как если бы тебе.. Ты не чувствуешь боли. Никогда не чувствуешь!
— Похоже, что нет.
— Почему, Говард? Зачем так поступать? Когда ты мне так нужен!
— Чтобы положить этому конец, пока мы не возненавидели друг друга. Ты уже переступила эту черту.
— Нет, Говард! Нет! Я не делала этого! Только
— Верю. Просто не сейчас. Поверю, когда ты выйдешь из этой комнаты. И во все остальное время.
— Говард, я попытаюсь...
— Нет, Веста. С этим нельзя пытаться, лишь смириться. Тебе лучше уйти, сейчас же.
— Говард, тебе... не жалко меня? Я знаю, это звучит ужасно. И я бы не хотела слышать это от кого-либо еще. Но... это все, что у меня может быть от тебя... Говард? Ты можешь сделать хоть это?
— Нет, Веста.
Она в безнадежности развела руками, по-прежнему сбитая с толку, и в глазах ее стоял немой вопрос. Она было приоткрыла рот, чтобы его озвучить, но губы отказались повиноваться. Веста развернулась и вышла из комнаты, ничтожная, неуклюжая, подавленная.
Она медленно спускалась по лестнице, зная о том, что проплачет в своей комнате многие часы. Но одна фраза напомнила ей о ценности произошедшего, сверкнув в беспросветной тьме ее разума: «Ты знаешь и то, что позже будешь этому рада. Может, даже завтра». И она знала, что уже счастлива. Это ужасало ее еще больше, обострив боль в тысячи раз. Но она была счастлива.
Он больше не видел Весту до тех пор, пока она не уехала в Калифорнию. Она ему не писала, и он уже давно забыл о ней сам. Только время от времени удивлялся, проходя мимо плакатов рядом с кинотеатрами, что ни па одной афише не заявлено ее имени. Казалось, Голливуд о ней тоже забыл, и ролей ей не предлагали.
Но как-то весной он увидел ее фотографию в газете: она была одета в купальный костюм в горошек и с напускной скромностью держала в руках неправдоподобно большой надувной меч для игры на пляже. Ее выдавала разве что поза, характерная для ток Весты, которую он знал, — волосы взлохмачены, лицо нетерпеливое, грациозные изгибы стройного тела, как всегда подчеркивающие ее свободолюбие и стремление к простоте. Но стоило приглядеться, как становилось ясно, что основное внимание фотограф уделил ее длинным оголенным ножкам, как и всего его собратья, публиковавшие свои снимки в этом разделе газеты. Подпись гласила: «Перед вами милая малышка Сатиш Энн Блэйии, восходящая звезда экрана, работающая в „Люкс студио“. Мисс Блэйии достигла определенного успеха в постановках на Бродвее, где она выступала под именем Весты Данинг. Главы киностудии тем не менее решили дать ей более звучное имя». В подписи не было указано, когда она примется за работу.
Фильм «Дитя развода» вышел на экраны в январе 1927 года и снискал немало славы. Сама по себе картина была ничем не примечательна, а исполнитель главной роли явно не блистал актерским мастерством, но именно в этом фильме у Салли Энн Блэйни появилась первая роль. «Люкс студио» не ожидали от нее ничего выдающегося и не стали даже упоминать в рекламе к фильму, а спустя неделю после окончания съемок и вовсе разорвали с ней контракт. Но уже на следующий день после выхода картины в прокат ее позвали обратно и уже на совсем иных условиях. Вскоре имя Салли Энн Блэйни уже сияло электрическими лампочками на афишах знаменитых кинотеатров по всей стране.