Подвиг 1972 № 06
Шрифт:
— Ни к чему из–за этого заявления огород городить, — неожиданно заговорил командир роты. — Сын за отца не ответчик… Шайтанов у меня теперь единственный пулеметчик в роте.
— Вы же читали рапорт, лейтенант, — перебил его капитан. — Агитацию в боевых частях разводить не допустим.
— Я такой агитации не слышал, — упрямым голосом сказал Дремов, будто продолжая какой–то неоконченный спор с капитаном. — Можете всю роту допросить…
— Не надо горячиться, товарищ Дремов, — остановил капитан. — Должен же я в этом разобраться… Боевое оружие может
— Когда эти руки бьют фашистов, они чистые, — по–прежнему упрямо говорил Дремов. — Шайтанов из окружения выбирался, со мной последним с Горелой отходил… Я на него уже два представления к награде написал.
— Ишь какой он великий, — усмехнулся капитан, и у него исчезла складочка возле рта. — Можно хоть с ним поговорить?
Дремов приказал вызвать Шайтанова.
Когда тот пришел к землянке, молчаливый автоматчик шагнул к нему и отобрал винтовку. Капитан вскинул голову, хотел что–то сказать, но промолчал.
Шайтанов побледнел и беспомощно взглянул на командира роты, который стоял, подперев плечом стенку землянки, и дымил папиросой.
— Дошла, значит, бумажка, — сказал Шайтанов. — Ее Самотоев написал, Степан. По дурости он написал. Локти теперь Степка рад бы грызть, да поздно. Товарищ капитан, за что же у меня винтовку отняли?
В голосе его были отчаяние и боль. Глаза торопливо перескакивали с командира роты на капитана, задерживались на автоматчике, который, закинув винтовку за плечо, стоял неподвижно, как статуя. Капитан, подперев кулаком морщинистое лицо, пристально разглядывал Шайтанова, оценивая каждый его взгляд, каждое движение. Он видел, что Шайтанову некуда девать неожиданно освободившиеся руки. Он то прижимал их к груди, то начинал теребить отвороты шинели, то принимался крутить ремень. Два месяца в его руках было оружие. Теперь они были пусты.
— За что винтовку отняли? — снова спросил Шайтанов. — За что?..
Капитан молчал, продолжая все так же внимательно разглядывать Шайтанова. Но, видно, этот настойчивый тоскливый вопрос и растерянные руки сказали пожилому капитану с темно–красными петлицами на шинели то, что он хотел узнать о Шайтанове.
— Костин! — неожиданно резко сказал капитан автоматчику. — Верните винтовку. Почему без приказа отобрали?
Автоматчик суетливо стал стаскивать с плеча винтовку. Ремень зацепился за ствол автомата, и винтовка не снималась. Шайтанов зло поджал губы, подскочил к автоматчику и дернул приклад с такой силой, что у автоматчика едва не слетела каска.
— Морду тебе за такую ретивость набить нужно, — свирепо сказал Шайтанов автоматчику, когда винтовка оказалась у него в руках.
— Горяч ты, Шайтанов, — капитан покачал головой и, черкнув что–то в блокноте, положил его в карман. — Обжечься так недолго.
— Каждый день по горячему ходим, — ответил Шайтанов, еще не веря, что этот незнакомый пожилой капитан так неожиданно и просто закрыл его «дело».
Гаранина расстреляли на следующий день возле штаба полка перед жиденьким строем солдат.
Северный ветер трепал
Гаранина поставили перед строем на пустом склоне. Сухо треснуло несколько пистолетных выстрелов. Длинная фигура бывшего колхозного счетовода медленно осела на камни, неловко подвернув руки.
Когда солдаты возвратились в роту, Кононов показал Николаю фотокарточку. На ней была молодая женщина с грустными глазами и тяжелой косой, уложенной короной на голове. Мягко очерченные губы были непривычно поджаты.
— Кто это? — спросил Орехов.
— У Гаранина в вещевом мешке взял… Жена его. Просил домой отослать.
— Аннушка, — вспомнил Николай имя жены расстрелянного. — Не надо посылать, она ведь от него ушла.
— Видно, любил, — задумчиво сказал сержант. — Может, из–за нее на такое дело решился… Сложная штуковина — человек, Коля. Только ты не болтай про карточку. Гаранин мразь, но она ведь тут ни при чем. Чего ей для позора в трибунальском деле оставаться. Потому и взял. Что же с ней теперь делать?
— Дайте мне, — попросил Орехов. — Может, Гаранину письмо придет, я адрес узнаю и ей карточку возвращу.
Через два дня полк Самсонова, подкрепленный подошедшими резервами, после двухчасовой артиллерийской подготовки пошел на штурм сопки Горелой.
Глава 19. ЛИСТЬЯ НА СКАЛАХ
Молоденькая военфельдшер охнула, когда Кононов и Самотоев принесли Орехова на перевязочный пункт.
Тот лежал без сознания, вытянувшись на носилках. Лицо было в кровоподтеках, затянутых коростами. Глаза были закрыты, на веках проступала сеточка вен. Левая нога, багровая и толстая, торчала из обрезанной по колено штанины. Ниже
колена темнела кровяная повязка, сделанная из полотенца. Ботинок, из которого выбивалась изодранная портянка, казался маленьким для такой распухшей ноги. Шинель была густо заляпана торфяной грязью. Возле кармана на сером сукне расползся кровяной круг с крошечной, едва заметной дырочкой посредине.
Военфельдшер с хрустом разрезала полотенце. Под ним ока–вался бинт из индивидуального пакета.
— Шприц! — скомандовала она.
После укола в руку Орехов очнулся. С минуту он следил за тем, как пальцы военфельдшера обматывают ногу свежим бинтом. Потом приподнялся, схватил ее за рукав и сказал:
— Доктор, я убил его… Убил!
— Молчите, больной. — Военфельдшер хотела освободить рукав, но грязные пальцы Орехова с силой держали его. — Помогите, сержант, — сказала она Кононову.
Сержант торопливо притушил цигарку и подошел к носилкам. Увидев его, Орехов слабо улыбнулся и отпустил рукав военфельдшера.
— Убил я его, дядя Иван, — снова сказал он.
— Кого убил, Коля? — спросил сержант, придерживая ладонью голову Орехова. — Кого?
— Автоматчика, — выдохнул тот. — Добить он меня хотел… Рота где?