Подвиг 1972 № 06
Шрифт:
Мы бежали домой, тяжело, с присвистом дыша и не говоря ни слова. В каком–то месте Васька свернул с дороги, и мы оказались у ручья. Он лег на землю и окунул голову в воду. Я сделал так же. Лицо онемело от прохлады.
— Два зуба шатаются, — сказал Васька с тоской. — Губу разбили… А шишек — не сосчитать…
У меня саднила скула, болел подбородок, из носа текла жидкая и теплая кровь.
— Ох, гады, — сказал Васька, — ох, гады! Он помолчал минуту, решительно вскочил.
— Ну я им счас!
Мы побежали
— Пошли тише! — сказал я Ваське, изнемогая от усталости, но он не остановился.
— Не! — крикнул он. — Надо успеть! Надо успеть!
Я не понимал, куда надо успеть. Нас побили, и все. Надо признать себя побежденными. Что мы можем сделать вдвоем ночью против целой толпы парней? Позвать на помощь? Не кликнешь же председателя, бригадира, Макарыча или безногого сапожника? Нет, это наше поражение было только нашим, и кровь из носу тоже наша. «Сунуло же, — ругал я себя, — пойти на эту вечерку, будь она проклята. Кабы не я, спали бы теперь на сеновале, дрыхли и забот не знали…»
Но Васька спешил. Он бежал, хрипя и отплевываясь, увлекая за собой меня.
Серыми, тяжело дышащими тенями пробежали мы по деревне. Мало что соображая от побоев и долгого бега, я тащился вслед за Васькой и не очень удивился, когда мы оказались не у дома, а возле конюшни.
Васька растворился в темноте, громко звякнул засов, и тут же зачмокали копыта.
— Иди на сеновал! — крикнул Васька, на мгновенье придержав возле меня лошадь. — Я скоро!
Вокруг была темень, и я должен остаться тут.
— Нет! — крикнул я. — Возьми меня!
— Да что ты! — воскликнул Васька и поддел сапогами в лошадиные бока. Конь всхрапнул и метнулся вперед.
— Васька! — крикнул я отчаянно. — Васька! Залилась, зашлась в хриплом лае собака за забором. Васька остановился. В три прыжка я догнал его.
— Чо орешь? — прохрипел он, но протянул руку. Я вскарабкался на лошадиный круп.
— Держись крепше! — велел Васька, и мы помчались.
Впечатление было такое, будто мы летим по воздуху: земля, деревья вокруг только угадывались; одно небо, ставшее зеленоватым от приближающегося рассвета, плыло над головой.
Обратная дорога к вечерке оказалась странно короткой, за кустами снова замельтешил огонек, Васька пробормотал злорадно:
— Поспели.
На опушке, за деревьями, он остановился и велел мне слезть. Разминая затекшие от неловкой езды ноги, я переступал перед конем и слушал Васькины наставления!
— Иди вон в тот куст, — приказывал он голосом командира. — Как я подскачу обратно, не мешкай, выбегай сразу…
Я кивал, не понимая ничего толком, костер и гармошка пугали меня. Ясно было, что Васька затеял что–то отчаянное, и как эта затея обернется, еще вопрос.
Словом, предстояли новые испытания, может, еще одна драка, и я, кивнув, опять
Васька подвел коня к кусту, дал ему передохнуть, потом воскликнул глухо: «Ну!» — и ударил пятками в лошадиное брюхо.
Он мчался к костру молча, прижавшись к лошадиной шее, и на вечерке не сразу заметили стремительно скакавшую черную лошадь. Ее увидели слишком поздно, гармошка умолкла, плясуны кинулись врассыпную, а Васька промчался прямо через костер, разметав пылающие поленья.
Все, что произошло дальше, походило на битву под Бородином. Смешались в кучу кони, люди… Конь был, правда, один, но он стремительно носился, громко ржал, становился на дыбы и снова скакал, так что можно было подумать — коней много.
Под березкой в свете угасающего, разметанного костра мельтешили тени парней, девки визжали, словно их режут, и над всем этим, над разбегающейся толпой возвышалась мрачная Васькина фигура.
Сражение оказалось кратким и победным. Парни, обгоняя девок, разбежались, костер утих, один только мальчишка–гармонист остался на месте, обхватив руками гармошку и вжавшись в березу.
Сделав последний, прощальный круг по полю боя, Васька остановил коня, оглянулся и, привстав в стременах, свистнул — долго, пронзительно и победно.
Небо уже совсем поголубело, темнота развеялась. Мы встречали утро победителями.
Руки у меня дрожали, словно это я, а не Васька рубил сейчас противника, я сидел, обхватив Ваську за живот, и слышал ладошкой, как гулко, молотом, стучит его сердце. Я страшно уважал, я боготворил Ваську за его победу, за то, что он отомстил нашим врагам, за то, что разметал целую толпу парней.
Поставив коня, Васька закрыл засов. Темнота все расступалась, и я увидел, как он засунул в петлю здоровый ржавый гвоздь.
— Гляди! — показал он мне, когда мы уходили от конюшни. На лавке сидел пустой тулуп. Палка подпирала воротник, и в темноте тулуп походил на сторожа.
— Вот хитрая старуха, — покачал головой Васька, — ночью спит, а под утро сама выходит.
Домой мы пробирались задами, потом огородом. Васька шмыгнул в ограду первым, за ним шагнул я.
— Кхм, кхм! — откашлялся кто–то в полумраке. Мы вздрогнули. На крылечке сидели тетя Нюра и инвалид.
Васька затоптался, растерявшись, и вдруг сказал:
— Здрасьте!
— Здрасьте, здрасьте! — ответила тетя Нюра, поднимаясь. — Вот я тебя вожжами–то! — Но, заметив наши синяки и разбитые губы, села снова. — Господи! — проговорила она испуганно. — Господи! Никак на вечерке гуляли?
— Ну мы им там дали! — весело отозвался Васька, приходя в себя.
Семен Андреевич засмеялся.
— Вот видишь, Нюра, — сказал он, — а ты горюешь! Раз парни на вечерках дерутся, значит, ничего! Значит, еще жить можно!..