Подвиг адмирала Невельского

Винокуров Изидор Григорьевич

Таким образом, не кто иной, как Фердинанд Петрович Врангель, по неизвестным Невельскому причинам, ввел правительство в заблуждение. Невельской счел тогда бесполезным высказывать свое мнение об описи Гаврилова, поскольку сам еще не мог привести никаких убедительных возражений. Он лишь поблагодарил Врангеля и еще раз обещал хранить все в тайне.

Но сейчас, когда неполноценная и ошибочная опись Гаврилова и донесение адмирала Врангеля вновь могут помешать правильно решить вопрос об Амуре, он не может больше молчать, его долг — рассказать об этом.

— Да-а... Все это весьма любопытно, Геннадии Иванович, — задумчиво сказал Перовский. — Только отчаиваться еще преждевременно. Ждите

приглашения Особого комитета... Мы с князем будем вас всемерно отстаивать. Но вы будьте готовы выдержать сильную атаку со стороны графов Нессельроде и Чернышева. Уж очень они на вас сердиты.

И Перовский тепло простился с Геннадием Ивановичем.

Возвратившись к себе в номер, Невельской предался размышлениям. После доклада Меньшикову и беседы с Перовским ему стало совсем ясно, что суть дела вовсе не в том, что он самовольно, до получения императорской инструкции, отправился производить опись Амурского лимана. При других обстоятельствах Нессельроде, Чернышев и другие сановные члены Особого комитета отнеслись бы к такому самовольному поступку 'с большей снисходительностью. По в данном случае вина Невельского заключалась в том, что он своим открытием спутал все карты дипломатической игры, которую, как казалось Нессельроде и его окружению, они так искусно и тонко провели.

«Ведь в самом деле, — размышлял Геннадий Иванович, шагая из угла в угол своего номера, — доказательства доступности Амура со стороны моря и наличия пролива между материком и Сахалином настолько убедительны, что правительство не сможет не признать их истинности. А раз так, то оно должно сделать следующие шаги: прежде всего объявить весь Приамурский край принадлежностью России, а затем приступить к его заселению и всемерному развитию там торговли и промысла. Вот именно это последнее обстоятельство и вызывает ярость Нессепьроде и ему подобных. Ведь еще указом Павла I в 1799 году монопольное право торговли и промысла на дальнем востоке России было предоставлено Российско-Американской компании. Заселение Приамурского края повлечет за собой создание новых торговых предприятий, возникнет конкуренция, и это, конечно, отразится на положении дел компании. А в настоящее время в ее коммерческих делах весьма заинтересованы граф Нессельроде и многие другие высокопоставленные лица. Не в угоду ли им председатель Российско-Американской компании поступился истиной, докладывая о результатах плавания «Константина»?»

«Далее, — продолжал свои умозаключения Геннадий Иванович, — открытие нового торгового пути по Амуру в связи с широкими возможностями развития там судоходства может привести к сокращению потока товаров, идущих через Кяхту из' Китая в Россию и обратно. А в доходах от торговли с Китаем через Кяхту опять же непосредственно заинтересованы тот же Нессельроде, министр финансов граф Вронченко и, если покопаться, немало других влиятельных сановников...»

«Все это несомненно так, — мысленно возмущался Невельской, — но ведь каждому, даже неискушенному в государственных делах человеку ясно, что решение амурского вопроса дает России столь необходимый ей выход на тихоокеанский простор и делает ее великой тихоокеанской державой! Так неужели же кучка высо допоставленных сановников пожертвует величием и мо гуществом России во имя своих узко личных, торгаше скнх интересов?»

«Нет, тысячу раз нет!» — решил Геннадий Иванович Пусть его разжалуют, пусть его сошлют, но, пока в нем теплится хоть искорка жизни, он будет бороться за упрочение могущества России на Тихом океане! Скорей бы только собрался этот Особый комитет!

* * *

Густые февральские сумерки окутали петербургские улицы. Фонарщики уже залили деревянным маслом редкие фонари и зажгли

их. Но от чадящего унылого света сумерки казались еще гуще.

До начала заседания Особого комитета оставалось еще много времени. Невельской, обогнув громаду Исаа-кневского собора, медленно побрел по Адмиралтейскому проезду, мимо дома со львами, воспетого Пушкиным в «Медном всаднике», и вышел на широкую заснеженную площадь.

Остановившись, он неторопливо посмотрел на длинное здание Адмиралтейства с классическими колоннадами и портиками, которое казалось подслеповатым оттого, что лишь кое-где светились окна. Остроконечная башня с золочеными иглой и кораблем на ней смутно виднелась в туманной мгле.

Невельской пошел дальше. Впереди среди площади величественно вздымалась мраморная колонна, воздвигнутая в память подвига русского парода, избавившего в 1812 году мир от безумной попытки поработить его.

Геннадий Иванович остановился чуть поодаль от Зимнего дворца. В нем светилось множество окон.

Изредка в них мелькали силуэты. Вот кто-то остановился у одного окна — не царь ли? Сегодня утром адъютант Меньшикова, сообщивший Невельскому о его вызове на заседание комитета, по секрету сказал, что два дня назад царь затребовал к себе все материалы

7 Подвиг адмирала Невельского

о плавании «Байкала» и, ознакомившись с ними, собственноручно написал: «Весьма любопытно». Действительно, после докладов Нессельроде донесение Невельского могло показаться царю весьма любопытным!

Геннадий Иванович медленно пересек площадь и оказался у освещенного подъезда Зимнего дворца.

Дежурный офицер в лакированном шишаке грозным тоном спросил Невельского о цели прихода. Выяснив, что скромный моряк действительно вызван в Особы й комитет, офицер распорядился провести Невельского в зал заседаний. Камер-лакей, разодетый в красный бархат с золотым шигьем, важно шествуя, проводил его через анфиладу комнат и оставил одного в приемной.

Геннадий Иванович подошел к окну. Сквозь стекло, расписанное причудливым зимним узором, виднелась застывшая

Нева. С одного берега на другой медленно тянулись по льду груженые сани. На том берегу, левей, — родной Морской корпус. В памяти всплыли годы учебы, юные надежды и мечты о «белых пятнах», о географических открытиях во славу родины... Вспомнились бессонные ночи, прошедшие в горячих спорах об Амурском лимане и судьбах дальнего востока России.

Нить приятных воспоминаний прервал секретарь, пригласивший Невельского в зал заседаний.

Войдя в зал, Геннадии Иванович сразу почувствовал, что его вызвали скорее на расправу, чем для участия в заседании, — такой пренебрежительный прием встретил он со стороны членов Особого комитета.

Важно восседая в креслах красного дерева, обитых зеленым сафьяном, сановники блистали эполетами, золотым шитьем мундиров, орденами и муаровыми лентами.

На председательском месте, под огромным портретом Николая I сидел граф Нессельроде, министр «нерусских дел», как метко острили по его адресу в литературном мире. Невельской впервые увидел этого маленького человечка, который, чтобы казаться выше ростом, пышно взбивал шевелюру.

Рядом с Нессельроде сидел директор Азиатского департамента Сенявин, беспрестанно пугавший правительство мифическим китайским флотом. Флот этот, докладывал он, оберегает устье Амура, и стоит там появиться русскому кораблю — быть войне.