Подвиг любви бескорыстной (Рассказы о женах декабристов)
Шрифт:
Разрешение было получено незадолго до перехода на новое местожительство в Петровский завод, или, как его называли кратко — Петровка.
«Эта жизнь, — писала Екатерина Ивановна матери уже из Петровского завода, — которую нам приходилось выносить столько времени, нам всем слишком дорого стоила, чтобы мы вновь решились подвергнуться ей; это было свыше наших сил. Поэтому мы все находимся в остроге вот уже четыре дня. Нам не разрешили взять с собой детей, но если бы даже позволили, то все равно это было бы невыполнимо из-за местных условии и строгих тюремных правил… Если позволите, я опишу вам наше тюремное помещение. Я живу в очень маленькой комнатке с одним окном, на высоте сажени от пола, выходит в коридор, освещенный также маленькими окнами. Темь в моей комнате такая, что мы в полдень не видим без свечей. В стенах так много щелей, отовсюду дует ветер, и сырость так
«Так начался в Петровке длинный ряд годов безо всякой перемены в нашей участи», — пишет Волконская.
Был в Иркутске купец по фамилии Белоголовый. Человек деловой, самостоятельный в размышлениях о жизни, много ездящий в целях коммерции, он, вопреки установившемуся некоему отчуждению горожан от декабристов, вышедших на поселение, отдал двух сыновей своих на обучение изгнанникам — купец понимал: высокая культура, обширные знания, которыми владеют декабристы, не только помогут в образовании детей, но разовьют их души, разбудят их чувства, привьют благородство. И умный купец не ошибся. Его сыновья выросли достойными людьми, а один из них — Николай Андреевич Белоголовый — стал замечательным врачом-гуманистом, был другом и биографом великого Боткина, доктором, человеком, оставившим приметный след в русской культуре. Ему мы обязаны книгой воспоминаний, в ней немало страниц посвящено его первым учителям. Между прочим, ему принадлежат замечательные слова о женах декабристов:
«Нельзя не сожалеть, что такие высокие и цельные по своей нравственной силе типы русских женщин, какими были жены декабристов, не нашли до сих пор ни должной оценки, ни своего Плутарха, потому что, если революционная деятельность декабристов-мужей, по условиям времени, не допускает нас относиться к ним с совершенным объективизмом и историческим беспристрастием, то ничто не мешает признать в их женах такие классические образцы самоотверженной любви, самопожертвования и необычайной энергии, какими вправе гордиться страна, вырастившая их, образцы которых без всякого зазора и независимо политической тенденциозности могли бы служить в женской педагогии во многих отношениях примерами для будущих поколений. Как не почувствовать благоговейного изумления и не преклониться перед этими молоденькими и слабенькими женщинами, когда они, выросшие в холе и в атмосфере столичного большого света, покинули, часто наперекор советам своих отцов и матерей, весь окружающий их блеск и богатство, порвали со всем своим прошлым, с родными и дружескими связями и бросились, как в пропасть, в далекую Сибирь с тем, чтобы разыскать своих несчастных мужей в каторжных рудниках и разделить с ними их участь, полную лишений и бесправия ссыльнокаторжных, похоронив в сибирских тундрах свою молодость и красоту! Чтобы еще более оценить величину подвига Трубецкой… надо помнить, что все это происходило в 20-х годах, когда Сибирь представлялась издали каким-то мрачным, ледяным адом, откуда, как с того света, возврат был невозможен и где царствовал произвол…»
В 1839 году закончился срок каторги декабристам, осужденным по первому разряду. Но испытания их на этом не завершились. Царь не выпускал их из Сибири. Их разметали по зауральской земле — в Якутию и на Енисей, в Бурятию, в Тобольск, Туринск, Ялуторовск…
Семья Трубецких поселилась в Оёке — небольшом селе близ Иркутска. Вместе с ними и в соседних селах вокруг стольного града Восточной Сибири жили Волконские, Юшневские, братья Борисовы, братья Поджио, Никита Муравьев и многие другие.
«Двумя главными центрами, — пишет Белоголовый, — около которых группировались иркутские декабристы, были семьи Трубецких и Волконских, так как они имели средства жить шире и обе хозяйки — Трубецкая и Волконская своим умом и образованием, а Трубецкая — и своей необыкновенной сердечностью, были как бы созданы, чтобы сплотить всех товарищей в одну дружескую колонию; присутствие же детей в обеих семьях вносило еще больше оживления и теплоты в отношения».
И далее:
«В 1845 году Трубецкие… жили еще в Оёкском селении в большом собственном доме. Семья их тогда состояла, кроме мужа и жены, из трех дочерей — старшей, уже взрослой барышни, двух меньших прелестных девочек, Лизы — 10 лет и Зины — 8 лет и только что родившегося сына Ивана. Был у них еще раньше сын Лев, умерший в Оёке в 9-летнем возрасте, общий любимец, смерть которого долго составляла неутешное горе для родителей, и только появление на свет нового сына отчасти вознаградило их в этой потере. Сам князь Сергей Петрович был высокий, худощавый человек с некрасивыми
К этому времени переменился в Иркутске генерал-губернатор. На эту должность назначен был Николай Николаевич Муравьев, человек более прогрессивный и более либеральный, чем его предшественники (впоследствии он получил приставку к фамилии — Амурский — за деятельность свою по освоению востока). Он счел возможным бывать в домах декабристов, помогал устроить в обучение детей, благодаря ему семьи Волконских и Трубецких перебрались в Иркутск. Вскоре две старшие дочери Трубецких вышли замуж — старшая за кяхтинского градоначальника Ребиндера, который некоторое время до этого был начальником Петровского завода, вторая — за сына декабриста Давыдова, давнего приятеля Пушкина, а меньшая — помолвлена с чиновником Свербеевым, служившим при генерал-губернаторе.
Сергей Петрович затеял отстроить дом поближе к центру города. Он сам рисовал чертеж этого деревянного особняка, похожего на старинные северные дома, с выдававшимся, украшенным резным фризом мезонином-лоджией, с анфиладой комнат, с камином…
В новый дом переселились в 1854 году, уже без Екатерины Ивановны.
Ее сразила тяжелая болезнь. Глубокая душевная усталость, простуда, тяготы бесконечных дорог и переселений, тоска по родине и родителям, смерть детей — вмиг сказалось все, что перенесла эта удивительная женщина, умевшая в самые трудные минуты жизни оставаться внешне спокойной, жизнерадостной.
«Дом Трубецких, — вспоминает Белоголовый, — со смертью княгини стоял как мертвый; старик Трубецкой продолжал горевать о своей потере и почти нигде не показывался; дочери его все вышли замуж, сын же находился пока в возрасте подростка».
В 1856 году новый царь — Александр II — издал манифест. Один из его пунктов имел отношение к декабристам: через тридцать бесконечных сибирских лет им милостиво разрешалось выехать в Россию, разрешалось с ограничениями — все же! — с оговорками, но разрешалось.
«Когда Трубецкой уезжал, — рассказывал старый иркутянин Волков, — провожало его много народу. В Знаменском монастыре, где погребены его жена Екатерина Ивановна и дети, Трубецкой остановился, чтобы навсегда проститься с дорогой для него могилой. Лишившись чувств, Трубецкой был посажен в возок и отбыл навсегда из Сибири, напутствуемый благими пожеланиями провожающих».
После амнистии князь переселился в Киев, где жила в ту пору старшая дочь, потом немного пожил в Одессе, переехал в Москву… Всюду было ему неуютно, пустота в душе не восполнялась.
22 ноября 1860 года, через шесть лет после смерти жены, он скончался в Москве. Перед смертью Трубецкой писал воспоминания — их выразительные и чистые строки оборвались на полуфразе…
Мария Николаевна ВОЛКОНСКАЯ