Подвиг "тринадцатой". Слава и трагедия подводника А. И. Маринеско
Шрифт:
— У каждого свои переживания! — подхватил гидроакустик Шнапцев. — Я ведь тоже было труса спраздновал, когда услышал в наушниках, сколько сторожевиков со всех сторон на нас накинулось. Локационные импульсы не только по корпусу лодки, а и по ушам мне молотят. Гул в ушах, а попробуй ошибиться, не обнаружь хотя бы одного из них — я ведь пятнадцать насчитал: и миноносцы, и сторожевики, и тральщики, и транспорты, а еще крейсер! Командир примет неверное решение — лодку прямо в лапы фашистам направит. Вот когда почувствовал я, какая огромная ответственность на мне лежит. Жизнь лодки, жизнь всего экипажа! Так что ошибаться ни в
Однако переживания переживаниями, а боевой поход продолжался. Надо было восстановить боеготовность лодки. Для этого «тринадцатая» прошла чуточку к северу от Штольпе-Банк и легла на грунт на глубине 80 метров.
Все торпедисты собрались в своем отсеке, чтобы перезарядить аппараты. Сложное и ответственное это дело. С помощью талей надо снять со стеллажей восьмиметровые двухтонные стальные сигары более чем в полметра диаметром, наполненные тротилом, потом вручную загрузить их в торпедные аппараты. В тесноте отсека не развернешься. Здесь даже физической силы такого здоровяка, как Владимир Курочкин, было недостаточно. А большему числу людей негде поместиться. Значит, в такой работе нужны навыки, отличные знания, а еще смекалка и ловкость.
Чтобы установить ручные тали, с помощью которых поднимают торпеды со стеллажей до уровня аппаратов, надо было предварительно убрать из отсека постели, отсоединить и вынести через узкий круглый люк в соседний аккумуляторный отсек все шестнадцать коек. Потом по монорельсу затолкать торпеды в аппараты, по бронзовым направляющим загнав их до упора в переднюю крышку. А потом, после завершения загрузки всех четырех торпед, отсек привести в исходное состояние, сделав тщательную приборку. Все это обычно требует целого дня непрерывной работы.
«Зарядили мы первый аппарат, подходим ко второму, — сообщает в письме торпедист Илья Павлятенко. — Вдруг слышим — хлопнула переборочная дверь между третьим и вторым отсеками, и тут же голос командира:
— Ты куда?
— Да вот, товарищ командир, к торпедистам с горяченьким!
— А-а, это хорошо. Ну и нам с комиссаром налей по стаканчику горяченького…
Через мгновение открывается переборочная дверь в отсек и появляется наш кок Дима Кондратов.
— Разрешите, товарищ капитан-лейтенант, кофейку нашим торпедистам?
— О-о, Кондратов! Пожалуйста.
Все мы переглянулись и с довольными улыбками протянули кружки к чайнику. Как приятна забота товарища! Ведь не только мы, а каждый в экипаже здорово устал, недаром была команда: „Свободным от вахты и работ отдыхать!“ А вот он проявил такую душевность и внимание.
Зарядили мы аппараты, привели их в исходное положение. Командир БЧ пошел докладывать о проделанной работе. Слышим через переборку:
— Ясно. Значит, все хорошо?
— Так точно.
— Комиссар! Ты по отсекам ходил?
— Ходил.
— Люди отдыхают?
— Нет.
— А как ты думаешь, если я дам команде по 75 грамм и хорошую закуску?
— Будет правильно.
— Степаненко! — Это командир нашему доктору и главному провизионщику кричит. — Выдать команде по 75 грамм, ветчины с горячей картошкой, какао и по плитке шоколада! А потом лично проследи, чтобы кому положено отдыхали!»
Приятно читать такие строки — в них, как в зеркале, видны забота и внимание командира к команде
Немало хлопот было с гирокомпасом. От страшной силы гидравлических ударов при бомбежке вышла из строя гиросфера. А резервный компас — магнитный — всегда в лодочных условиях был неточен, поэтому брать его в расчет нельзя. Под водой же без компаса — ходьба вслепую. Положение было безвыходное, и штурманский электрик Юрий Иванов немедленно начал предварительный осмотр гирокомпаса. Вывод был неутешительный: надо менять гиросферу. А это нелегкая работа даже в заводских условиях. Она требует специалистов высочайшей квалификации по штурманским приборам. А где их взять в открытом море? Поэтому Иванов принялся за работу сам. Шесть часов без передышки возился он с тончайшими нитями сотен проводов и проводочков, отыскивая неисправность. Его старания оправдались. Некоторое время спустя ровное гудение умформера наполнило центральный отсек. А еще через несколько часов гирокомпас вошел в меридиан. Лодка могла продолжать поиск!
Низкие лохматые тучи ползли над волнами, порою разражаясь коротким злым снегопадом. Грозно шумело неуспокаивающееся море. Уже наступил февраль — один из самых штормовых месяцев на Балтике. Еще короче стали мглистые ночи, и потому почти до самого рассвета торопливо грохотали лодочные дизели, пополняя запасы воздуха высокого давления и использованной за день электроэнергии.
Подходил к концу месяц пребывания «С-13» в зимнем море. Пожелтели матросские лица, ввалились щеки, неуверенной стала походка, особенно у молодых под водников. Сказывалась большая физическая и нервная усталость. Радость и прилив душевных сил, вызванные удачной атакой крупного фашистского лайнера, уже сгладились в повседневных заботах и тревогах.
Бессонные ночи и напряженные дни изматывали моряков. Порой и командиру казалось: стоит приткнуться где-нибудь в уголке — не разбудят даже пушечным залпом. Хотелось спать, спать, спать. Однако подводники крепились, по-прежнему внимательно несли вахты, мгновенно бросались на боевые посты по тревоге. Чтобы поднять настроение экипажа, при всплытиях для подзарядки аккумуляторных батарей включали радиоприемник и слушали сводки Совинформбюро. Они были радостными — наступление наших войск продолжалось Несколько раз радисты Сергей Булаевский и Михаил Коробейник выходили на волну Берлина, но там звучала только траурная мелодия — похоронный марш Зигфрида, печальные песни «Гибель богов» и «Был у меня товарищ». Германия продолжала траур по «Вильгельму Густлофу» с его пассажирами. И это радовало моряков. Задали они фашистам забот!
Оставаясь в прежнем районе, «тринадцатая» продолжала поиск. Под утро 6 февраля, чуточку спустившись южнее, почти на меридиан маяка Хел, лодка в крейсерском положении легла на курс 290 градусов. Ночь была туманной и штилевой. Вахтенным офицером стоял Лев Петрович Ефременков. Изредка оглядывая горизонт, больше для проформы — что увидишь в тумане! — и полагаясь в основном на уши гидроакустика, он перебрасывался скупыми фразами со штурманом, оставшимся на мостике после смены с вахты. Напрягая слух и зрение, вахтенные сигнальщики то и дело поворачивали головы то вправо, то влево. Туман был так плотен, что, казалось, глушил даже рокот дизелей, работавших на подводный выхлоп.