Подводные камни
Шрифт:
– На следующей неделе напишешь бабушке и дедушке письмо, поблагодаришь их за подарки, которые они имели неосторожность тебе купить. Сами подарки пойдут на благотворительность. Те, что купили мы с матерью, вернутся в магазин. Ты плохо себя вел и ничего не заслуживаешь. Понял?
– Да.
Какая разница, это мелочи. Пусть уходит скорее…
– Компьютер тебе вернут только для занятий. Я буду проверять каждый вечер. Если за ближайший месяц проявишь должное раскаяние и покажешь успехи в учебе и если я сочту, что ты усвоил урок, тебе
Господи… Зейн не знал, что в нем может поместиться столько ненависти.
– Да, сэр.
– Если не исправишься, я подумаю о том, чтобы перевести тебя в военную академию. Твоя тетя сварила тебе суп. Будь любезен поблагодарить ее, когда будешь разговаривать с ней в следующий раз. Если я позволю вам увидеться.
Наконец – слава богу! – Грэм ушел, заперев за собой дверь.
Зейн лежал, съежившись, в одной позе, пока не перетерпел новые приступы боли. Он знал, что отец жесток, что он умеет носить маску идеального мужа, отца и соседа, пряча подлую натуру. Но до сегодняшнего дня он не понимал (или не сознавал), что его отец – чудовище.
– Никогда больше не назову его папой, – поклялся Зейн. – Ни за что.
Он заставил себя подняться и сесть на скамейку в изножье кровати. Взял тарелку с супом.
Холодный. Очередная подлость.
Но этот ублюдок все равно проиграл. Зейн в жизни не ел ничего вкуснее.
Набравшись сил, он снова принял душ, потому что ужасно вспотел. Потом через боль долго ходил кругами по комнате. Пора становиться сильнее. Хорошо бы поесть еще супа, однако больше ему не дали. Вместо этого Зейн протер лицо кубиком льда.
Услышав снизу рождественскую музыку, Зейн подошел к окну. По ту сторону озера мерцали огни. Он увидел дом своей тети. Они с бабушкой и дедушкой праздновали Рождество. Интересно, вспоминают ли там про него?
Наверное, да. Подхватить на праздники грипп – что может быть постыднее…
Они ничего не знают – ничегошеньки. Даже если бы знали, что толку? Против столь уважаемого человека, как его отец, выступать бесполезно. Если доктор Грэм Бигелоу говорит, что его сын упал с велосипеда или разбился, катаясь на лыжах, ему поверят. Никто не подумает, что он способен избить родного сына.
А если и подумает – эту ситуацию не переломить.
В военную академию Зейну нельзя. Он там не выживет. И Бритт бросать нельзя.
Значит, надо притворяться, как родители. Делать вид, будто он усвоил урок. На все вопросы твердить «да, сэр». Учиться на пределе сил. Выполнять все, что от него требуют.
В один прекрасный день он повзрослеет, наберется сил, храбрости – и перестанет носить маску.
Но кто ему поверит? Может быть, тетя? Возможно. Ей, кажется, не очень нравится его отец – да и мать, судя по всему, тоже.
Она им не нравится в ответ, они постоянно говорят про Эмили всякие гадости:
Снизу донеслись звуки пианино, и Зейн счастливо выдохнул. С Бритт все в порядке, раз она играет.
И все-таки – вдруг удастся собрать доказательства? Если попросить Мику, тот поможет, например, установить скрытую камеру или еще что-нибудь. Хотя нет, Мику втягивать нельзя. Вдруг он проболтается родителям, а те скажут отцу.
Тогда никакого бейсбола, только военная академия и очередные побои.
К такому Зейн не готов.
А если все записать?..
В порыве вдохновения он подошел к столу и нашел блокнот с ручкой. Нет, сейчас писать нельзя. Родители могут зайти перед сном. Если застукают – конец.
Зейн принялся ждать, лежа в темноте и для спокойствия сжимая бейсбольный мячик.
Он слышал, как отец крикнул внизу:
– Сладких снов, Бритт!
Та отозвалась:
– Спокойной ночи.
Мгновение спустя Бритт зашептала из-за двери:
– Я не могу войти. Прости. Я слышала, как ты кричал, но…
– Все хорошо. Не переживай. Иди спать, а то увидят.
– Прости, – повторила она.
Соседняя дверь хлопнула. Зейн ненадолго задремал. Его разбудил смех матери. Родители поднимались по лестнице, негромко переговариваясь. Прошли мимо его комнаты. Зейн затаился, закрыл глаза и принялся дышать как можно тише, потому что ни капли им не верил.
Он оказался прав – через несколько минут щелкнул замок. В уголках глаз покраснело от света. Зейн не открывал их, но старался не сжимать веки слишком плотно – так будет понятно, что он притворяется.
Дверь закрылась, замок снова щелкнул, однако Зейн все равно ждал, отсчитывая минуты.
Через полчаса, почувствовав себя в безопасности, он прокрался к столу и достал блокнот и две ручки. На всякий случай отнес их вместе с фонариком, который оставила Бритт, в постель.
Если услышит шаги за дверью, то успеет спрятать улики под одеяло и притвориться спящим.
В тусклом луче света Зейн принялся писать.
Возможно, мне не поверят. Он слишком уважаемый и авторитетный человек. Но мой учитель по английскому говорит, что полезно вести дневник: он помогает уложить в голове мысли и лучше запоминать события. Мне нельзя ничего забывать.
Это случилось двадцать третьего декабря тысяча девятьсот девяносто восьмого года, когда я с моей сестрой Бритт вернулись из школы («мы… вернулись», – исправил он). Мать лежала на полу. Отец опять ее избивал, а когда я хотел помочь ей, избил и меня.
Зейн писал больше часа.
Когда рука вконец устала, он достал монетку из заначки и с ее помощью открутил крышку на вентиляционном отверстии, спрятав внутри блокнот. Туда же отправились и ручки, хотя в одной кончились чернила.