Подземелье
Шрифт:
Где-то опять лязгнуло ведро. Раиса резко поднялась с места. Могут и запереть сдуру, потом хоть в окно вылезай. Она набросила куртку и, распахнув дверь, шагнула в неосвещенный коридор.
Дверь за Раисиной спиной по причине сквозняка захлопнулась с пушечным грохотом.
Раскатистое эхо подхватило припозднившуюся журналистку и помчало ее к выходу.
Только оказавшись на ступеньках крыльца, Раиса почувствовала облегчение. Глупо, конечно. Чего испугалась? Медведи-людоеды водятся в лесу. Раиса усмехнулась.
Впрочем, и в коридорах власти их предостаточно.
На улице заметно
Но отчетливо представлялось, что особенно-то не соскучились нигде.
Нет, всегда, конечно, найдется местечко, где и приветят, и обласкают… Тот же Иван Иваныч, например. А что? И про обиды забудет, примет, небось, но первому разряду и счастлив останется. Можно, в крайнем случае, вернуться в общагу, сиречь гостиницу. Но тут же вспомнились обшарпанные двери вдоль провонявшего клозетом коридора; отчего-то постоянно влажная койка в трехместной комнате.
На Раису опять накатила жуть, но теперь уже от мысли, что она, в сущности, никому не нужна в этот холодный, слякотный, нагоняющий тоску вечер. Мелькнула в памяти строчка из песни никому не известного полубродячего «барда», которого она встретила как-то в гаме очередного «творческого» застолья и притащила в студию.
«Из вежливости скажут мне: ночуй. Здесь притерпелись к мелким неудобствам…»
Вот именно. Вот так оно и есть.
Бард, на людях изображавший из себя крутого парня, временами, когда он перебирал струны, казался Раисе беззащитным в своей бесхитростной душевной обнаженности.
Вечером, после записи, она пригласила дебютанта в гости, а потом даже впала в заблуждение, что повстречала наконец человека, от которого ее не воротит наутро.
Бард, однако, после третьего визита куда-то пропал недели на две. Она уже вся извелась, когда он, наконец, позвонил и осипшим голосом наплел невразумительных объяснений. Позже выяснилось, что причина исчезновения заключалась в запое, каковые все чаще следовали друг за другом. Бард объявлялся время от времени с опухшей физиономией и громадным букетом в трясущихся руках. Речь его бывала прерывиста, а движения ломки. Пребывая с похмелья в немощи, гость робел попасть в Раисину постель, но его уже туда и не звали. Вскоре приятельница, бывшая в курсе их отношений, подвела итог, определив барда выразительным неологизмом «гитараст».
Стоя посреди темной, продуваемой ветром улицы, Раиса испытала нечто, похожее на отчаяние.
Вдруг где-то неподалеку возник стук спотыкающихся шагов. Оглянувшись, она рассмотрела на перекрестке неясный человеческий силуэт. Прохожего мотало от одного края тротуара к другому. Производя руками неопределенные жесты, он рассуждал о чем-то вслух, но слов при этом разобрать было невозможно. Заметив одинокую женщину, сельчанин изменил маршрут.
— Зинка… грызть твою мать! Чо лазишь в потемках?!
…На последних метрах, остававшихся до знакомого подъезда, Раиса, задыхаясь, замедлила бег, но по лестнице поднялась достаточно
Открывать не торопились, и она, позвонив еще дважды, с содроганием представила, что придется отправляться в обратный путь, и еще не известно, окончательно ли потерял ее из виду ночной гуляка. Но тут за дверью послышались шорохи, щелкнул замок, и Раиса, не раздумывая, юркнула в образовавшуюся щель.
В прихожей под потолком горел матовый плафон, полоса света проникала в комнату.
Там, на неприбранном столе поблескивало бутылочное стекло, в воздухе плавал табачный дым.
Вид Сергей отчего-то имел переполошенный, будто ожидал увидеть не Раису, а бог весть кого. И вообще, нехороший был у человека вид и определенно нетрезвый.
— Привет, — сказала Раиса. — Что ли, не узнаешь? Или кого ждал, а? Может сейчас не я по расписанию? — И поморщилась от собственного тона.
Сергей усмехнулся, молча обнял гостью за плечи и повел в комнату. Пара вялых, зажившихся на этом свете мух нехотя взлетела с грязных тарелок. Раиса щелкнула выключателем. Свет люстры открыл перед ней унылое жилье пьющего человека, и она, усаживаясь на скомканную постель, опять почувствовала себя близкой к отчаянию.
Сергей вытащил из кармана пачку «L M», долго ковырялся в ней, наконец, выудил сигарету и закурил. Неважно он выглядел. И не присел, взвинчено болтался по комнате из угла в утоп. Знакомая наблюдалась картина. Знакомая, только рама другая. А может, и нет, потому что если вдуматься, следователь — не бард.
Потягивало от этой живописи духом то ли непостижимого испанца, то ли безумного Иеронима. Встать бы да уйти. Ничего ведь хорошего не дождешься. Но, вопреки здравому смыслу, шевельнулось вдруг желание остаться, что-то сказать или сделать, потому что как-то скверно у него все складывалось, и, наверное, не только по собственной вине.
Но, с другой стороны: нужен он ей — такой? А она ему? Трудно нанять, что ему вообще нужно. Напился опять! Была бы нужна — не напился бы… Раиса разозлилась.
— Раздевайся, — предложил Сергей. — Сейчас приберусь, а то бардак.
— Совсем? Сразу?
— Чего? — не понял он.
— Раздеваться, говорю, совсем?
— Очень смешно.
Раиса стянула куртку, бросила ее на спинку стула.
— Не суетись. Бардак — привычная среда обитания. — И тут же воскликнула: — О-о! Темнота — друг молодежи! — Потому что люстра и плафон в прихожей вдруг прощально мигнули и погасли. — Что в таких случаях монтеры говорят?
— Знаем, что говорят, — проворчал Сергей, с грохотом натыкаясь в темноте на мебель. — Подожди, я в ванной керосиновую лампу видел.
Пака он бранился и ронял на пол какие-то жестянки, Раиса выглянула в окно и убедилась, что обесточился весь поселок. Он будто исчез, стертый с лица земли ладонью восторжествовавшей темноты. «Нет, — передернув плечами, подумала Раиса, — это просто какой-то идиот заклеил стекла черной бумагой».
Тем временем в результате упорной возни из приоткрытой двери санузла в комнату проникло желтоватое мерцание, а следом появился Сергей, неся перед собой лампу с закопченным пузатым стеклом. Он водрузил ее на столе, посреди грязной посуды.