Подземелье

Партыка Кирилл

Хотя нет, вон, пошел кто-то. Бабка не увидела, а, скорее, угадала удаляющуюся вдоль противоположной изгороди фигуру. Приподнялась на цыпочки, пригляделась.

Темно больно. А уже и шаги затихли.

Кто ж такой? Некому, вроде, прогуливаться об эту пору. Может, Катькин хахаль домой почопал? Не должен бы так рано. Наталья на старости лет просыпаться стала ни свет ни заря. Аккурат в это время обычно и провожала соседка милого своего.

Сегодня-то чего рано ушел? Может, поцапались? То-то у Катьки вид был какой-то расстроенный.

А

зря он в ту сторону подался. Там сейчас в поселок не пройдешь. Улицу еще с весны размыло, а доски, что через канаву были перекинуты, в последний ливень снесло. Не прохожее стало место. Не знает человек, наверное. Непременно в грязи завязнет и возвращаться придется. Сейчас одна дорога, через овраг по мостку, мимо дома Головиных. (Вот еще тоже паразиты, прости, Господи! И тащат все, и волокут, когда уже насытятся?) Да и не ближний путь через ту канаву. Через нее, считай, и не ходит никто.

Но тут бабке припомнилось, что Катькин-то педагог обычно именно той дорогой и возвращался. Чего уж ему так нравилось крюк делать — неизвестно. Чудной человек.

Но значит, не кто иной — он потелепался. Не был, видать, после дождя у Катьки, потому и не знает про доски. Ничего, пусть проветрится.

Окончательно продрогнув, Наталья вернулась в дом, пошевелила в печи догорающие угли и совсем уже было собралась укладываться (черт с ней, с вонью), но сообразила, что не поспится ей спокойно, коли по нужде загодя не сходить. Чего же, дура, сразу-то не сообразила? Вот напасть!

Кряхтя, старуха вновь напялила безрукавку, отворила запертую на ночь дверь.

— Чего лазишь туды-сюды? — старик ей вслед залюбопытничал. — Ложилась бы, носит тебя!

— Команды твоей не дождалася!

Бабка спустилась о крыльца, собралась обойти избу с тылу, но тут какой-то странный звук — то ли треск, то ли скрип — донесся до нее. Прожив здесь многие годы, безошибочно могла определить Наталья, откуда шум мог произойти. На что иное и внимания бы не обратила. Но послышалось ей в этом звуке что-то необычное, тревожное, словно выворачивали где-то замок или доски выламывали из забора.

Когда полгода назад передрались по пьянке мужики, вот так же трещали отдираемые от изгородей штакетины.

Бабка, изменив направление, приблизилась к калитке. Звук не повторялся. Но не могло же почудиться. Она постояла, прислушиваясь. И вот опять раздался над пустынной улицей пугающий хряск, потом шаги, непонятная возня и стук о землю, словно уронили что-то тяжелое.

Да никак это у Катьки во дворе? Может, ковыряется по каким-то своим надобностям?

Так темно и не время хозяйством заниматься. Али хахаль в грязи завяз, да отчищаться вернулся? Так с чего бы ему бушевать?

— Катерина! — окликнула бабка. — Ты, что ль, там возисся?

Ответа она не дождалась, но шум у соседки прекратился.

— Катя? Слышь, нет? — опять позвала Наталья. — Чего там у тебя?

И снова никто не отозвался. Но едва умолк старухин голос, хрустнули,

зашуршали в темноте ветки, будто кто-то большой, тяжелый, ломанулся напрямик, не выбирая дороги, через смородинные кусты, густо росшие у завбаней во дворе и в саду около дома. Но потом остановился, помедлил и двинулся в обратную сторону — на бабкин голос.

Наталья различила медлительную, грузную поступь, странную, будто и не человеческую. Но и не животное там какое-нибудь ворошилось, потому что от животного, даже от большого, от коровы, например, совсем другой шум. От всех этих звуков стало бабке вдруг нехорошо и тревожно.

Она рысью влетела в дом, с порога окликнула старика:

— Слышь? Шум какой-то у Катьки во дворе. Неладно что-то там у ней!

— Чего у ей неладно? Хахаль, что ль, не туды засунул? — отозвался дед.

— Тьфу на тебя, дурень! Одни гадости на языке! Говорю, возня у ней какая-то. То ли драка, то ли что, не пойму. Соседей бы позвать да глянуть.

Бабка и сама толком не понимала, чего ради так всполошилась. Должно быть, это долгий жизненный опыт, растревоженный нехорошими ночными звуками, шепнул ей о случившейся беде. И она не унималась, наседала на старого, пока не полетели в сторону недочиненные сапоги. Сказав жене ласковое слово, дед полез в комод, разыскивая фонарик.

Впоследствии много раз волосы у бабки Натальи на голове вставали дыбом, когда вспоминала она, как сдуру, с переполоху, начисто забыв про слухи о бешеном медведе, погнала своего мужика прямо к черту в лапы. А он, помнил ли про зверя или нет, поперся. Никогда про это ничего не говорил. Такой был человек. Такой, что и помня, мог дома не остаться.

Фонарь наконец отыскался. Дед напялил старые галоши, призадумался, заглянул за печку, вытянул оттуда топор, и, зажав его под мышкой, направился к двери. Только увидев топор, сообразила старуха, что не по воду послала мужа. Он же, известно ей было, соседей тревожить и тарарам поднимать не станет, пока сам не взглянет.

Бабка кинулась вдогонку, забарахталась в темных сенях, а когда выскочила на крыльцо, двор уже был пуст. Наталья, добежав до калитки, запричитала:

— Вернись, старый! Слышь?! Надо людей позвать!

Но и раньше он ее не часто слушался.

Луч фонарика уже прыгал у Катькиной изгороди. Скрипнула ржавыми петлями калитка, и желтое пятно исчезло. Наталья, дрожа и причитая, осталась дожидаться на собственном дворе. Минуту стояла тишина, потом с той стороны донесся непонятный возглас, а за ним глухое бульканье и кряхтенье. У старухи сердце окончательно зашлось, и хотела она броситься куда-нибудь, может, на выручку, может, стучать в окна и кричать «караул».

Но тут вновь пискнула Катькина калитка, и старик, прижимая ладонь ко рту, одним махом оказался на своем подворье, схватил бабку и поволок в избу. Даже при тусклом керосиновом освещении с порога стало видно, что он бледен, как свежевыбеленная стена.