Подземелья Ватикана. Фальшивомонетчики (сборник)

Жид Андре

– Бедный друг мой! Дорогой бедный друг мой! – твердила графиня, щупая ей пульс. – Я же знала, что этот секрет будет выше ваших сил…

Наконец Арника приоткрыла глаза и грустно прошептала:

– Он умер?

Тогда Валентина склонилась к ней и сказала на ухо:

– Он в темнице.

Изумление привело госпожу Лилиссуар в чувство; и тогда Валентина начала долгий рассказ; в датах она была нетверда, в хронологии путалась, но один факт, неоспоримый и достоверный, был налицо: Верховный понтифик попал в руки неверных; для его освобождения тайно собирается крестовый

поход, а для успеха похода прежде всего требуется много денег.

– Но что скажет Амедей? – стонала Арника в полной растерянности.

Он пошел на прогулку со своим другом Блафаффасом и вернуться должен был только вечером.

– Главное, велите ему хорошенько хранить тайну, – несколько раз повторила Валентина, прощаясь с Арникой. – Поцелуемся, дорогой друг мой; не падайте духом! – Арника сконфуженно подставила графине повлажневший лоб. – Завтра я заеду узнать, что вы, по-вашему, сможете сделать. Посоветуйтесь с господином Лилиссуаром, но не забывайте: здесь судьба Церкви! И, само собой разумеется, – только вашему мужу. Вы обещаете мне, правда? Ни слова, ни единого слова!

Графиня де Сен-При оставила Арнику до того без сил, что почти без чувств. Когда Амедей пришел с прогулки, она тотчас сказала:

– Друг мой, я только что узнала невероятно печальную новость. Бедный папа римский в темнице.

– Не может быть! – сказал Амедей таким тоном, как сказал бы: «Ну и что?»

Тогда Арника разрыдалась:

– Я знала, знала, что ты мне не поверишь…

– Но погоди, погоди, дорогая… – продолжал Амедей, снимая пальто, без которого почти никуда не ходил, боясь резких перепадов температуры. – Посуди сама! Если бы кто-нибудь тронул Святейшего Отца, об этом все знали бы… В газетах было бы… Да и кто же мог его заточить в темницу?

– Валентина говорит, Ложа.

Амедей посмотрел на Арнику, думая, что она сошла с ума. Впрочем, он ей ответил:

– Ложа? Какая Ложа?

– Откуда же мне знать? Валентина обещала никому не говорить.

– А ей кто это сказал?

– Она не велела мне рассказывать… Один каноник, он приехал к ней от какого-то кардинала, с его карточкой…

Арника ничего не понимала в общественно важных делах, и обо всем, что ей рассказала госпожа де Сен-При, у нее сохранилось только общее смутное представление. При словах «темница», «заточение» в ее глазах вставали мрачные романтические образы, слова «крестовый поход» приводили ее в совершенное возбуждение, и когда Амедей наконец в смятении сказал, что сам поедет в Рим, она увидела его на коне, в латах и рыцарском шлеме… Пока же он ходил кругами по комнате и говорил:

– Во-первых, деньги; у нас их нет… И ты думаешь, от нас только и нужно – дать денег! Ты думаешь, я расстанусь с парой тысячных купюр и смогу спокойно спать! Нет, дорогая, если то, что ты мне рассказала, правда, это кошмар, и покоя теперь нам не будет. Кошмар, понимаешь?

– Да, конечно, я знаю, кошмар… Только ты мне все-таки растолкуй… почему кошмар?

– Так это еще объяснять надо! – Амедей воздел руки к небу; на висках у него проступил пот. – Нет-нет! – заговорил он снова. – Тут надобно отдать не деньги, а самого себя!

Я поговорю с Блафаффасом: увидим, что-то он скажет.

– Валентина взяла с меня клятвенное обещание ни с кем не говорить об этом, – робко заметила Арника.

– Блафаффас – это не кто-нибудь, и мы строго велим ему, чтобы от него уже больше никому.

– Как же ты уедешь, чтобы никто не узнал?

– Будут знать, что я уехал, а куда поехал – не будут. – Он повернулся к ней и патетически взмолился: – Арника, дорогая! Отпусти меня!

Она рыдала. Теперь уже ей требовалась поддержка Блафаффаса. Амедей собрался сходить за ним, но тут он и сам явился, постучав, по обыкновению, в окно гостиной.

– В жизни не слышал интересней истории! – воскликнул он, когда его ввели в курс дела. – Нет, в самом деле, кто мог ожидать чего-нибудь подобного? – И не успел еще Лилиссуар хоть что-то сказать о своих намерениях, Гастон заявил: – Друг мой, нам теперь остается одно: ехать туда.

– Видишь, – сказал Амедей, – и у него это самая первая мысль.

Вторая же мысль оказалась такая:

– Но меня, к сожалению, держит здесь нездоровье моего дорогого отца.

– Что ж, оно и лучше мне отправиться одному. Вдвоем мы будем слишком приметны.

– Но ты хоть знаешь, что делать?

В ответ Амедей выпрямил спину и поднял брови, желая сказать: «Сделаю все, что смогу, о чем ты!»

Блафаффас продолжал:

– Ты знаешь, к кому обращаться? Куда ехать? Да и что ты вообще будешь там делать?

– Прежде всего разузнаю, как оно там.

– Ну а если это все-таки все неправда?

– Вот именно: я не могу так и оставаться в сомнении.

На что Гастон тотчас откликнулся:

– И я не могу!

– Подумай еще, друг мой, – сделала робкую попытку Арника.

– Я все обдумал. Поеду тайком, но поеду.

– Когда? У тебя ничего не готово.

– Нынче же в ночь. Что мне, собственно, нужно?

– Ты ведь никогда не путешествовал. Ты и не знаешь, что нужно.

– Увидишь, малышка, все будет в порядке. Я вам расскажу, что со мной там приключится, – сказал он с благодушным смешком, от которого у него заходил кадык.

– Ты же наверняка простудишься!

– Я надену твой шарф.

Он перестал расхаживать и приставил кончик пальца Арнике к подбородку, как приставляют младенцам, чтобы они улыбнулись. Гастон держался сдержанно. Амедей подошел к нему:

– У меня к тебе просьба: загляни в справочник. Скажи мне, когда есть хороший поезд на Марсель, чтобы там был третий класс. Нет-нет, только третьим, непременно! Словом, приготовь мне подробное расписание: где пересаживаться, где есть буфет; все это до границы; дальше я уж буду на пути, разберусь как-нибудь, и Бог меня до Рима доведет. Пишите мне туда до востребования.

Важность миссии опасно горячила ему голову. Гастон уже ушел, а он все еще мерил шагами комнату.

– Лишь бы это было назначено мне! – шептал он, полон восторга и сердечной благодарности: жизнь его наконец обретала смысл. Ах, сударыня, пожалейте его, не держите! На земле так мало людей, которые смогли найти свое настоящее дело.