Подземный Голландец. Странники и пришельцы (сборник)

Шипошина Татьяна Владимировна

– Сгодится? – спросил бомж.

– Всё сгодится, – ответил Николай Васильевич. – Ну и вонь же от тебя! Давно ты так… бомжуешь?

– Да не… года три. А может, и два. А может, и пять.

– Счастливые часов не наблюдают, – вступил в общий разговор Павел.

– И годов тоже не наблюдают, – добавил адвокат.

– Слышь… а тебя не Митькой зовут? – Эти членораздельные слова из уст бомжа были обращены к адвокату.

Как это ни странно.

– Ну… вообще-то… Дмитрий я… Дмитрий Ильич.

– Точно! Дмитрий Ильич, только не Ульянов. –

Бомж хмыкнул и продолжал: – А я слышу твой голос… и узнал…

– Я вас… то есть тебя знать не знаю! Тоже мне, знакомый выискался!

– А ты, Митька, не в двести пятой школе учился?

– В двести пятой.

– То-то. Юрка я, Юрка Горшков. Приглядись!

– Боже мой! Неужели?! Юрка! Горшок! Ты?! Как это ты? И в таком виде? Ты же в МГУ поступил! И после школы мы виделись, кажется… пару раз…

– Прямо передача «Жди меня»! А теперь обнимитесь, дорогие друзья одноклассники! – сказал Макс.

– Да, чего только в жизни не бывает, – вздохнул и Николай Васильевич.

– Никакие мы не друзья! И в школе друзьями не были! – горячо возразил Дмитрий Ильич, который не Ульянов.

– Нет, не были, – прохрипел и бомж. – Не были мы друзьями, никогда не были. Ты всегда мне завидовал, Митька. Всегда козни мне строил.

– Ничего я тебе не завидовал! Ты ещё скажи, что я сейчас тебе завидую!

– Да, от тюрьмы да от сумы не зарекайся. – Надежда крепко сжала руку Павла. – Только вот не хочется, чтобы сума была… и тюрьма.

– Это точно, зарекаться нечего, – поддержал Надежду Саша.

– Вот где увиделись мы с тобой, Митька… А Ленка тогда меня выбрала… меня…

– Кого бы она сейчас выбрала? Уж, наверное, не тебя!

– А никого бы она не выбрала. Нет её уже… умерла Ленка… Может, три года назад… а может, уже и пять…

– Умерла?

– Умерла… от рака крови… от лейкоза… Муж её бросил, и она мне позвонила тогда.

– И что?

– Ничего. Я один жил, мне легко… было.

– Что легко?

– Продал всё. Квартиру, машину. Чтобы деньги на лечение добыть.

– И что?

– Что? Умерла…

– Надо понимать, с этих пор ты и бомжуешь? – спросил Николай Васильевич.

– Может, с этих, а может, и не с этих…

– А кто тебе виноват? – спросил Дмитрий Ильич.

– А я никого не виню, – ответил бомж. – Просто… случилось так… живу себе…

– Это всё хорошо, – прервал диалог Николай Васильевич. – И правда, по-разному бывает. Но тебе что, элементарно… помыться не хочется? Ты сам-то чуешь, как ты воняешь?

– Хочется, – признался бомж. – Помыться хочется.

Потом он засуетился, неловко провёл руками по своей одежде, как будто хотел в ней что-то пригладить, и сказал глухо:

– Пойду я туда… в сторону… чтоб не вонять…

В тусклом свете садящихся батареек карманного фонарика Дмитрий Ильич не Ульянов глядел в спину бывшему однокласснику. И молчал.

30

Не совсем лирическое отступление № 5

Нет,

ничто так не возвышает нас в собственных глазах, как вид чужого греха. Чужого падения, причём падения явного, бьющего в глаза.

Мы все единодушно ругаем бомжей!

Наконец-то мы нашли тот пункт… то положение… то свойство, в котором мы поразительно единодушны!

И при этом нам очень трудно предположить, что мы сами несём в себе многие разновидности падений. Иногда и более страшных падений, чем явное и бьющее в глаза падение бомжа. Или вора, или проститутки.

И никто из нас не думает о том, что, возможно, наше собственное скрытое падение уже разъело нашу душу.

Так разъело, что душа наша имеет отвратительный, едва переносимый вид и издаёт такой запах… покруче, чем запах, идущий от бомжа.

Покруче, посильнее того запаха, который бомж издаёт наяву.

Правда, то, что видно с небес, до времени скрыто от нас.

И как же нам быть? Как это увидеть? Как распознать?

Честно говоря, нам предоставлена эта возможность, пока мы здесь, на этом свете. Нам предоставлена возможность самим во всём разобраться.

Нам предоставлена возможность, пока мы живы, самим понять, кто есть кто.

И что есть что.

Где взлёт, где падение.

Где падение явное, а где – скрытое.

Но кто из нас положа руку на сердце скажет, что использовал в этой жизни все данные ему от рождения возможности?

Никто, конечно, никто.

Дай нам Бог использовать хотя бы половину!

31

«Ленка… первая любовь, – думал Дмитрий Ильич. – Конечно, я был влюблён. Но по-детски, как мальчишка. И Горшков тоже был влюблён в неё, в эту Ленку. Как я сейчас понимаю, ничего особенного в ней не было. Так себе… девчонка как девчонка, каких тысячи. Она со мной целовалась, потом с ним. А потом опять со мной. А мы-то с Горшком как соперничали! Как два барана бодались! Дрались даже! – Дмитрий Ильич откинулся на спинку сиденья. – И всё-таки Ленка осталась с Горшком, это правда. А я и сам уже не хотел с ней гулять. Или хотел? Хотел, хотел… да… но вот так, как Горшок… через столько лет… всё продать, чтобы купить ей лекарства… нет! Да он всегда был чуть-чуть с приветом, этот Горшок! А если бы она мне позвонила? Что бы я сделал? А ничего! Посочувствовал бы… по телефону… Нет, может, я бы поискал хороших врачей… Хотя какие тут врачи помогут…»

Дмитрий Ильич почувствовал что-то такое… что-то кольнуло его прямо в сердце. То ли жалость к своей первой любви, то ли обида, что предпочли не его, а товарища… и, как выясняется, не ошиблась.

В общем, что-то такое вроде обиды… ущемлённого самолюбия… а может, даже и что-то вроде совести… вроде боли…

Даже чувство превосходства над опустившимся бомжом не могло пересилить этой боли. Дмитрий Ильич потер рукой левую сторону груди.

«Ерунда всё это, – подумал он через мгновение. – Какая ерунда!»