Поджигатели. «Но пасаран!»
Шрифт:
– Не очень большое завоевание, президент! – с невольно прорвавшейся иронией сказал Додд. – А не боитесь ли вы, что наше эмбарго сыграет роль, как раз обратную той, какую вы хотели бы ему дать?
Рузвельт пристально смотрел в глаза старому послу. Некоторое время помолчал. Потом с оттенком раздражения проговорил:
– По-вашему, я не понимаю, что этот запрет окажется односторонним?
– Именно это я имел в виду.
– Увы, Уильям! – Рузвельт покачал головой. – Я знаю больше: никакие, слышите, никакие наши меры не помешают нашим оружейникам вооружать того, кого они хотят видеть победителем в испанской
– И после этого вы уговариваете меня вернуться на пост посла?
– А что же делать, старина!.. Вот и я… С одной стороны, я именно только президент, и нельзя требовать от меня большего, нежели в моих силах… А с другой… Ведь я именно президент, и имею ли я право не заботиться о том, что подумают о нас, американцах, в остальном мире? Отказаться от эмбарго – значило открыто, понимаете, цинически открыто помогать фашистам!
– Но ведь всякий, кто соображает на йоту больше зайца, поймет: такой декорум, как эмбарго, – удар по Испанской республике! – воскликнул Додд.
Рузвельт всем корпусом повернулся к собеседнику, и, как ни поспешно он отстранился от яркого света, упавшего ему на лицо сквозь стекла балконной двери, посол увидел: краска заливала щеки президента.
– Я не имею права превращаться в фантазера, – без прежнего раздражения, но с заметной резкостью, словно бы нарочно подчеркнутой, говорил Рузвельт. – Вы должны это понять. Просто обязаны понять, не только как дипломат, но и как американский историк. Сидя на моем месте и зная десятую долю того, что творится за моей спиной, нельзя сохранять иллюзии. Я недавно узнал, что у меня под носом состоялась большая конференция главных боссов Уолл-стрита с немцами.
– Здесь?
– Да, около Нью-Йорка.
На лице Додда появилось выражение смятения.
– Все те же – Дюпон и весь эскадрон Моргана?
– Конечно, и наш старый приятель Ванденгейм тут как тут. – Рузвельт сердито стукнул палкой по перилам. – Что придумали!.. Самым откровенным образом вооружают немцев. Дюпон двойным ходом, через «Дженерал моторс» и Опеля, занялся уже самолетостроением для наци – купил немецкие заводы Фокке-Вульф.
К удивлению Рузвельта, Додд вдруг рассмеялся:
– А я-то ломал голову: на какие деньги немцы расширили это дело? Оно стало расти как на дрожжах. Это как раз та фирма, которая доказала преимущество своих боевых самолетов в Испании.
Рузвельт развел руками:
– И я ничего не в состоянии поделать: все внешне совершенно прилично. Не могу я в конце концов лезть в частные дела предпринимателей!
– И, конечно, как всегда, все через эту лавочку Шрейберов?
– Разумеется. Эта старая лиса Доллас обставил их дело так, что пока не разразится какая-нибудь паника, к ним не подступишься.
– На вашем месте, президент, я велел бы обратить внимание на очень подозрительную компанию немцев, свившую
– Я уже говорил Говеру…
Додд быстро взглянул на Рузвельта и опустил глаза.
– Говер? – в сомнении проговорил он. – Я бы на вашем месте, президент, создал что-нибудь свое.
– Свою разведку? – Рузвельт повернулся к нему всем телом, не в силах скрыть крайнего удивления.
– Говер Говером, – негромко сказал Додд, – а лучше бы что-нибудь свое. Поменьше, но понадежней.
– Да, не вовремя болеет Гоу, – проговорил Рузвельт после паузы. – Мне очень нужны люди!
– Ничего, он еще встанет.
Рузвельт покачал головой.
– Нет… Он уже заставил и меня привыкнуть к мысли, что я должен буду обходиться без него!
– Мужественный человек.
– Но в последнее время сильно сдал. Форменная мания преследования. – Рузвельт через силу усмехнулся, но усмешка вышла горькой. – Совершенно как у Шекспира: норовит обменяться со мной стаканами, тарелкой. Не верит никому… Пойдемте к нему, Уильям. Бедняга любит сыграть вечерком роббер бриджа.
Рузвельт поднялся при помощи Додда и пошел с балкона.
– Гоу, старина, готовьтесь-ка к хорошей схватке! – крикнул он с порога. – Додд вам сейчас покажет, что такое профессорский бридж…
Он не договорил: Гоу лежал, вытянувшись в качалке. Плед сбился к ногам, пальцы рук судорожно вцепились в ворот рубашки, словно стремясь его разорвать. Голова Гоу была откинута назад, и на мертвом лице застыла гримаса страдания.
2
Голые деревья стояли ровными шеренгами, как арестанты, – безнадежно серые, унылые, все на одно лицо. Сквозь строй стволов была далеко видна темная, влажная почва. Она была уже взрыхлена граблями. Следы железной гребенки тянулись справа и слева вдоль дорожек Тиргартена.
От влажной земли поднимался острый запах. Из черной неровной поверхности куртин лишь кое-где выбивались первые, едва заметные травинки.
Шагая за генералом, Отто старался думать о пустяках. Глупо! Все то легкое и приятное, что обычно составляло тему его размышлений во время предобеденной прогулки, сегодня не держалось в голове. Чтобы заглушить мысли о предстоящем вечере, он готов был думать о чем угодно, даже о самом неприятном, – хотя бы о вчерашней ссоре с отцом. Старик не дал ему ни пфеннига. Придется просить у Сюзанн. Но вместо Сюзанн представление о надвигающейся ночи ассоциировалось с чем-то совсем другим, неприятным.
Избежать, увернуться?.. Черта с два!..
Узкая длинная спина Гаусса вздрагивала в такт его деревянному шагу. Сколько раз Отто казалось, что старик должен сдать хотя бы здесь, на прогулке, когда вблизи не бывало никого, кроме него, адъютанта Отто. Вот-вот исчезнет выправка, согнется спина, ноги перестанут мерно отбивать шаг, и, по-стариковски кряхтя, генерал опустится на первую попавшуюся скамью. Может быть, рядом с той вон старухой в старомодной траурной шляпке. И попросту заговорит с нею о своей больной печени, о подагре… Или около того инвалида, с таким страшно дергающимся лицом. И с ним Гауссу было бы о чем потолковать: о Вердене, где генерал потерял почти весь личный состав своего корпуса, или о Марне, стоившей ему перевода в генштаб… Как бы не так!