Поединок на границе
Шрифт:
— У меня черепок что броня, выдержит, а вот у тебя мозговая часть прикрыта слабовато. Щелчком пробить можно.
«Вот она, натура русская, — думал Василий, — дунул ветерок, и вся тут усталость слетела. С такими ребятами батальон басмачей перебить можно».
На одну удаль солдат он, однако, не хотел полагаться и уже издали, всматриваясь в прибрежные холмы, выбирал место для засады, искал такие укрытия, которые обеспечат внезапное нападение на бандитов.
Обогнув небольшое озеро, указанное начальником заставы на карте, Василий Терентьевич приказал двум пограничникам выдвинуться к самой границе и патрулировать там с целью обнаружить
И вот ночь. Светлая, полнолунная и тихая. Даже сухие камыши не шелохнутся, точно боятся навлечь на себя жестоких басмачей. Пограничники Федоров, Березкин, Малыгин и Зверев со своим Джульбарсом, замаскированные вместе с лошадьми в кустах ивняка, слились с этой тишиной и, припав к гривам коней, сверлят глазами синюю ночь.
Все замерло в долине и притаилось. Только бойкая речка воркует под ближними кустами да назойливо стрекочут кузнечики. Василий Терентьевич, вслушиваясь в их жужжание, отчетливо представил тот последний вечер перед уходом в армию.
Он лежал под телегой на своем поле, подложив под голову свежий сноп пшеницы. Вот так же бойко кричали кузнечики, так же неторопливо укладывались на ночь родные перелески, только в них слышались голоса птиц и девичьи песни, нежные, раздольные, с приятной ноткой грусти по любимому. А о Ваське некому было скучать, и он лежал один, думал о предстоящей службе, о том, что вот незаметно подлетело время идти в армию, а там, гляди, и полжизни стукнет. Как быстро летят годы, а он все еще один. Почему-то никогда раньше не лезли ему в голову такие думки, а вот сейчас никак не может отделаться от них, не может равнодушно слушать девичий тоскующий голос.
Чем дольше вслушивался он в песню, чем сильнее вдумывался в окружающий мир, тем чаще ловил себя на мысли, что ему хочется иметь любимую, что люди, видно, не могут жить без любви. И почему человеку нравится, когда о нем скучают? Василий пытался ответить на этот вопрос, но не мог…
Теперь Василий спокоен. Он полюбил и знает, что его ждут в селе, что сейчас недалеко от заставы, в доме работника таможни, горит неяркий огонек. Там сидит она, его невеста, и читает книжку, а сама с тревогой слушает ночь, ловит каждый стук, боясь угадать в нем выстрел.
Томительно тянулось время, молчаливо стояли перед пограничниками высокие камыши, таящие в себе неизвестность предстоящих событий. Но вот они зашумели и захрустели под чьими-то ногами, послышался всплеск воды. Джульбарс натянул поводок, забеспокоился, но Зверев, подтащив его поближе к себе, приказал сидеть. Собака послушно села, навострив уши, и протянула морду в сторону приближающегося шума. Василий Терентьевич подумал сначала, что это высланный им дозор подходит к озеру, но слишком сильно трещали камыши и похоже было, что движется не один десяток людей.
Почему нет взрывов гранат? Неужели прозевали ребята? Макар Федоров, потрогав Василия Терентьевича за локоть, показал кивком головы вправо. Там над камышами мелькали тени, похожие на грудные мишени. Хренов насторожился и услышал, как фыркнула лошадь, свистнула в воздухе камча, а потом на небольшую
— Не стрелять! — прошептал Хренов, поправив на себе ремни сабли и маузера. То же самое сделали Федоров и Зверев, поняв, что командир своими движениями приказал им подготовиться к бою. И тут гулко грохнули два взрыва, потрясшие все окрест: и камыши, и черные кусты, и саму ночь. Ошеломленные бандиты заметались по поляне, налетая друг на друга.
— Шашки к бою! За мной! — Хренов дал шпоры коню, и тот, не зная, как понять этот резкий приказ хозяина, вздыбился свечой, но, получив повторные шпоры, выпрыгнул из укрытия.
Василий Терентьевич, взлетев на пригорок, увидел, как из-за соседней сопки и от границы, сверкая сталью клинков, мчались на бандитов пограничники. Завязалась страшная схватка. Перемешались люди, лошади, перепуталось все. Кто-то выстрелил. Еще, еще. Пуля дзинькнула над головой Василия. Он прижался к гриве коня и, когда врезался в гущу всадников, увидел впереди себя Макара Федорова. Тот плашмя ударил саблей по спине бандита, приготовившегося выстрелить, выхватил у него карабин и принялся молотить прикладом по головам пришельцев, точно бил цепом по снопам пшеницы.
После нескольких ударов приклад карабина разлетелся в щепки, и тогда Макар, пустив злой матюк, взял в левую руку ствол, а в правую саблю и начал лупить бандитов.
— Бросай оружие или перебьем всех! — хрипло крикнул Василий и увидел, как один за другим бандиты поднимали вверх руки.
Василий Терентьевич, когда были обезоружены бандиты, осмотрел пограничников и не досчитался одного. Не было Петра Малыгина, весельчака и любимца заставы. Его нашли в камышах с пробитой головой и положили на поляне. На лице Петра, освещенного ярким лунным светом, не было ни одной морщинки. Парень недавно отметил свой восемнадцатый год рождения и лежал теперь бездыханный, закрыв глаза, точно крепко спал после тяжелого перехода, каких довелось ему совершить немало.
Петю похоронили, как героя, и посадили в память о нем несколько топольков на заставе. Вот они, эти теперь уже могучие деревья, и звали к себе подполковника запаса Хренова, прошагавшего после того боя тысячи верст по дозорным тропам Казахстана и Средней Азии, хлебнувшего всякого в грозные годы Великой Отечественной войны.
В семейном альбоме Василия Терентьевича хранится пожелтевшая от времени страница журнала «Пограничник», на которой помещен портрет офицера Хренова, награжденного орденом Красной Звезды и медалью «За оборону Ленинграда». На этой странице журнала есть слова:
«Уточнив места установки орудий, он указал на местности участок обороны каждому батальону и, посоветовавшись с начальником штаба майором Чугуновым, нанес их на карту.
После этого вся группа офицеров спустилась в лощину. Отсюда тонкой змейкой тянулась на запад траншея.
— Дальше враг пройти не должен, — сказал Григорьев. — Так и бойцам объяснить нужно. Они пограничники — поймут…»
И пограничники батальона майора Хренова поняли. Враг на их участке обороны не прошел. Многие остались навечно лежать у стен колыбели революции, у города Ленина, а Василия Терентьевича, израненного и обессилевшего, взяли в свои руки люди в белых халатах. Они вернули его в строй пограничников, дали ему силу. Разве может он уйти теперь с границы, сидеть где-то в тылу над речкой с удочкой и греть на солнце здоровое еще тело.