Поединок в горах
Шрифт:
И транзистора с ним нет.
КРАЗ подминает под себя километры, сотрясает асфальт. Я ощущаю особое, понятное водителям чувство радостной приподнятости: оно приходит, когда ты словно сливаешься с машиной, становишься ее частицей. Такой же необходимой и подчиненной ей как сервомеханизм или диффер.
Все беды забываются в такие минуты. Все достижимо, все возможно.
Впереди над белыми цепями Саян в облачном небе прорезается голубая полынья. Края ее полыхают огнем. Полынья растет. Облака мало-помалу расползаются в клочья, в дымки,
Там, наверху, сильный ветер, он вьет из нитей пряжу.
Снег наливается голубизной. Выходит солнце.
— Ничего будет денек, Петюк.
— Ничего. Только ветер. В горах будет трудно.
Начинается подъем. Пока еще здесь нет крутых виражей. Главные перевалы впереди. Я передаю баранку Петюку: пусть обвыкает.
Приятно растянуться на просторном сиденье КРАЗа после напряженной работы. Каждая косточка стонет.
Лауринайтис пристроился к нам в хвост. Петюк пытается освободить тракт и пропустить «газик», но тот, в свою очередь, притормаживает и плетется сзади, как на буксире. Петюк понимающе усмехается.
Лезем в гору. Стрелка тахометра начинает падать.
— Оборотов больше! — кричу я.
Петюк кивает. Дизель не любит малых оборотов — глохнет.
Острым углом трейлер пашет снежную стенку. Здесь узко, и мы прижимаемся вплотную к сугробу, чтобы оставить коридорчик для разъезда со встречными.
Небо уже скрыто горами, в стекле только снежная синева склонов.
КРАЗ волочит к перевалу пятьдесят тонн металла — трейлер и турбину, — напрягаясь всеми стальными мышцами.
Смеркается. Ветер, бушевавший высоко в небе, спустился в горы, гонит по шоссе снежную пыль, розовую в закатном свете. Я сменяю Петюка. Оглядываю панель. Стрелки приборов ведут себя, как прилежные ученики. Полный порядок.
Закуриваем. Краснеют в сумраке кабины огоньки папирос.
— У метеостанции я остановлюсь, Петюк.
Он резко оборачивается ко мне. Глаза вспыхивают злобно и жалобно.
— Намек?
Намекать я не хотел, просто так получилось. Помягче надо, уж больно нервы у него расходились.
— Скажи, зачем ты взял меня с собой? Значит, доверяешь? — спрашивает Петюк.
— Выходит, доверяю.
В нем бьется, ищет дорогу какая-то беспокойная мысль.
Светлая дорожка бежит впереди машины. Два ослепительных глаза глядят на меня через зеркальце. Лауринайтис держится рядом. И ему из-за нас не спать.
Петюк, подстелив ватник и свернувшись клубком, укладывается на горячее жестяное днище кабины.
— На метеостанции не буди!
Снова ползем вверх. Днище раскаляется от огненного усилия мотора. Петюк беспокойно ворочается, отбиваясь от какого-то врага, сучит ногами, мешая мне управлять, бормочет — а что, не слышно из-за грохота.
К метеостанции подъезжаем в полной темноте. В низинке, защищенной от ветров, где приютился домик, маленькое желтое пятнышко. Окно. Свет его, как огонь дальнего маяка, то проглядывает
Читает, наверно, поставив керосиновую лампу у изголовья. Сейчас рев нашего дизеля падает вниз, как поток, заполняет долину, плещется у стен одинокого дома.
Таня поднимает голову, прислушивается.
Я часто думаю о ней. И в этих мыслях неизменно присутствует третий — Жорка, парень, которого она любит.
Нас трое сейчас. Но жизнь идет дальше. Может быть, настанет день, когда мы поймем, что нас остается только двое. И еще — Васька, который должен вырасти хорошим человеком.
Я не осмеливаюсь останавливать тяжелый КРАЗ на мосту и торможу на тракте, у самой метеостанции. Освещаю боковым прожектором дом, и через минуту раздается скрип двери.
Лауринайтис, погасив огни, останавливается неподалеку.
Таня, накинув шаль, выходит на белое, искрящееся под лучом снежное пространство.
— Вася, ты? Поздний гость… Что это за танк?
— Новая машина. Вот подарки — тебе и Ваське. Это от Стрельца… От Матвеича… а это от меня.
Она еле удерживает ворох кульков. Ветер хлопает дверцей кабины. Саяны нависают над нами… Таковы встречи в горах: три минуты на ночном тракте.
— Сегодня ко мне заезжал Пономарь.
— Что ему было нужно?
— Он сказал, что знает о моей поездке в Наволочное, знает, что я помогала тебе. И предупредил, чтобы я в случае чего молчала.
— В случае чего?
— Я не поняла. Но вид у него был угрожающий. Сказал: «Будешь болтать — берегись! Твой щенок часто шатается без присмотра возле тракта. Мало ли что может случиться. Тут горы на сто верст кругом…»
Она делает попытку улыбнуться, чтобы я не подумал, будто она дала себя запугать. Сволочь Пономарь. Наглая, трусливая, распоясавшаяся сволочь! «Закон — тайга…»
— Мы больше не дадим ему выехать из Козинска, Таня. Можешь не опасаться его.
— Да я ничего… Он уехал в сторону Аксая, туда же, куда и ты. У меня какое-то тяжелое предчувствие, Вася.
Она так и остается стоять у тракта — с кипой кульков. Дизель трогается. Колеса буксуют, не в силах сразу стронуть с места трейлер. Потом желтый огонек медленно начинает уходить назад.
Петюк лежит на днище безжизненной темной массой. Слишком крепкий сон для шофера.
— Не делай вид, будто спал, Петюк. Ты слышал разговор?
Он нехотя поднимается. Закуривает. Молчит.
— Хорош твой Пономарь!
— Я с ним сам поговорю. Таню он не тронет.
— Разговорами его не убедишь.
КРАЗ на куски раздирает ночную тишину. Мы лезем вверх, к самым высоким перевалам.
Белое облако
Внизу, слева, угадывается ущелье. Оно еще наполнено ночной тьмой. Постепенно на снегу проявляются черные силуэты деревьев, кустарников, река.
Горы возникают в утренней синеве — цепь за цепью, как декорации.