Поединок. Выпуск 2
Шрифт:
Столь подчеркнуто незаинтересованное поведение Городецкого показало, что на душевность беседы рассчитывать не приходится. Максимум — скупая рабочая информация...
— Я по жалобе Мишенева... У вас ведь работает такой водитель?
— Пока работает. И, к сожалению, у нас. А он еще на что-то жалуется в МУР? Неужели прямо к вам приходил? Вот уж, поистине, наглость пределов не знает.
— Такой плохой работник?
Городецкий пожал плечами, как это обычно делают взрослые, услышав от ребенка уж совсем наивный вопрос.
— Близко с ним не знаком. Но с проделками его знаком предостаточно.
— Чем
— Рвач и горлопан. А в нашей горластой шоферской братии выделиться подобными качествами, сами понимаете, можно только при недюжинных способностях, — словно отрубил, произнес Городецкий. — И, как показал опыт, нечист на руку. Я бы на его месте улицу Петровку обходил за версту.
— Что же у него случилось?
— Вы, имеете в виду последнюю недостачу? Как сказать... Если исходить из миллионных цифр объема перевозок, осуществляемых Дальтрансом, то сущий пустяк. Если каждый случай даже малейшей недостачи рассматривать как хищение, а именно так и должны мы, руководители, рассуждать, — это преступление. Мишенев, конечно, говорил, что ничего не брал? Я уж, честно признаться, и не помню, в какой сумме у него выразилась недостача...
— Полторы тысячи рублей...
— Солидно. Хотя и шоферов понять можно. Народ они разномастный. Особый народ. Ценности огромные прямо под боком... — Станислав Антонович рассмеялся. — Если быть точным, то за спиной. Смотришь, один, другой, чаще из молодых, устоять перед соблазном не могут. Приходится взыскивать. Или по обоюдному согласию, или судом. Было дело, попадались с поличным. Но, как говорится, горбатого могила исправит. К числу таких относится, по-моему, и Мишенев.
— Простите, а что позволяет вам так сурово судить о Мишеневе? Какие факты — не припомните?
— Он не дает о них слишком надолго забывать. Раз в неделю, если не в рейсе, то дома, здесь, в гараже, что-нибудь да сотворит. Опоздания на работу регулярны. Сваливает чаще всего на загруженность в вечерней школе. Мол, комсомол требует учиться, вот я и иду ему навстречу, а вы, несознательные, еще требуете, чтобы я вовремя приходил на работу. Было у него и две аварии... — Городецкий начал перечислять проступки Мишенева, словно специально готовился к беседе.
— И всех своих шоферов вы так хорошо знаете? — не удержался от не совсем тактичного вопроса Воронов.
— Почти, — опять снисходительно улыбнулся Городецкий. Он умел это делать царственно. — Служба требует знать все. Особенно, когда дело касается нашего стабильного контингента.
— Похвально, — Воронов даже не ожидал, что у него вырвется такое неудачное слово. Он увидел, как в глазах Городецкого мелькнул отблеск едва скрываемого гнева, несвойственного столь спокойному человеку, каким он казался Воронову до сих пор.
Алексей был не прав, следовало извиниться, но что-то удержало его от этого шага. Вместо извинения он спросил:
— Ваше личное мнение — вы считаете Мишенева виновным?
— Видите ли, товарищ Воронов (в последних словах Алексей отчетливо ощутил реакцию на свое неосторожное слово), решение о виновности выносит суд. И даже не вы. Ваше дело собирать улики, мое — дать вам посильную информацию. Ничем иным я вам служить не могу.
Далекая и невидимая Мотя что-то говорила в свое оправдание, и Станислав Антонович слушал, глядя мимо Воронова.
— Даю пять минут, и не секундой больше. Где главный механик? Резервную машину на линию...
Выходя из кабинета Городецкого, Алексей продолжал слышать его четкий требовательный голос и невольно улыбнулся.
«По сути дела, он ведь прав в своей обиде. Но это так похоже на мальчишество. Артист, и только. С этим человеком надо непременно помириться».
4
Из проходной Дальтранса Воронов вышел с одним лишь убеждением — походить сюда придется не день и не два, но не ему, а скорее парням из ОБХСС. Единственным звеном, связывавшим Воронова с этим делом, виделся лишь визит Мишенева. Для руководства этого будет явно недостаточно, и дело придется передать. Он же, Воронов, сможет вынести на оперативку свое глубокое убеждение, строящееся скорее на интуиции, чем на фактах, что разобраться в проблемах первоклассного автохозяйства будет нелегко.
Придя к такому выводу, Воронов даже испытал некоторое чувство облегчения — не придется мириться с заносчивым Городецким.
Алексей заглянул в кафе самообслуживания и, перехватив пару мясных пирожков с бульоном, решил позвонить Ларисе. Ему следовало это сделать еще час назад. Как и положено по закону пакости, первый телефон-автомат не подал ни малейших признаков жизни, второй, не сказав спасибо, также молча съел единственную двухкопеечную монету. Когда Алексей разменял деньги, наконец, нашел работающий таксофон, условленное время безнадежно прошло, и он позвонил скорее просто так, на авось.
Ответила Лариса.
— Как? Ты все-таки позвонил? А я думала, ты продолжаешь бежать по следу убийцы. И поскольку наши следы с ним не пересекаются, то меня ты можешь найти совершенно в другом месте, куда я отбываю ровно через две секунды.
— Могу спросить, куда?
— Можешь даже получить ответ. Но последний. Попробуй опоздать еще и туда. Я поехала купаться...
В трубке раздались короткие гудки. Но, собственно, спрашивать было больше и нечего. Оставалось только решить — ехать или не ехать? Он посмотрел на часы. Было четверть третьего.
«Купание в служебное время даже человеку моей профессии трудно спасать на превратности службы, как недостачу водки завмагу списать на мышей. Но, с другой стороны, будет еще труднее что-либо потом объяснить Ларисе. Эх, двум смертям не бывать, а одной не миновать. Намеченное на сегодня вроде сделано, побалую себя, может быть, последним купанием в этом сезоне».
Он взял такси и поехал на пляж.
Воронов оказался на конечной остановке троллейбуса раньше Ларисы. Когда она приехала, он спрятался за табачный киоск, решив посмотреть, как она будет себя вести, не найдя его на обычном месте свидания. Быстро осмотревшись и не увидев Алексея, Лариса направилась к троллейбусу, собираясь уехать.