Поединок. Выпуск 9
Шрифт:
— Бей своих, чтоб чужие боялись, а, дядя? — Андрей с облегчением скинул на нижнюю ступеньку осточертевший рюкзак.
— Волк орочону все равно что брат, — серьезно отвечал каюр. — Раньше человеком волк был…
Лобастый волчина перестал улыбаться и пошел вдоль проволоки, тяжко брякая цепью…
…Все шло — лучше не надо. «Как в сказке», — подумал Андрей и усмехнулся про себя. «Чем дальше, тем страшней…» Хотя вроде неоткуда было этой страшноте взяться. А мысль нет-нет да и дергала: не слишком ли все удачно? Не та ли эта удача, из которой неудача рождается? Нет ли здесь скрытой
Но как ни прокручивал Андрей сложившуюся ситуацию, как ни вертел ее туда-сюда и с боку на бок — неоткуда было опасности взяться. Самолет ждал только погоды, груз никому досматривать в голову не придет, раз они из партии нефтеразведчиков Спиридонова, которого в этих краях знали достаточно. В этом он имел возможность убедиться, как только назвался начальству аэропорта. Им и билеты на Москву заказали по телетайпу.
Нет, положительно не с чего было мандражировать: Черный и Белый вели себя послушно, он даже в виде поощрения разрешил им по стакашке какого-то жуткого пойла, что продавалось в буфете из железной бочки. Он не опасался, что Женьки «наусугубляются» до неприятностей. Даже позволил себе сделать вид, что второго ста-кашка не заметил. Но, когда увидел, что они всерьез размышляют о третьем, подошел и — тихо:
— Уменьшу долю на десять процентов. Понятно, олухи?
Судя по тому, как «олухи» закивали, как ручонками стали разводить — мол, старик, о чем ты говоришь?! — не оставалось сомнений, что они поняли своего «капитана».
Оба Женьки были физически сильнее Андрея. Черный года четыре назад нокаутом выиграл первенство Москвы в «полутяже» и стал кандидатом в мастера, а через полгода получил срок за кровавую драку на сборах… Белый полтора года был «сенсеем» юных каратистов в каком-то подвале в переулке возле Самотеки, пока не разогнала милиция. А через некоторое время встретился с Черным — там. Вышли они почти одновременно, с разницей в три дня.
Десять процентов доли того, что лежало в тюках и рюкзаках, выражалось суммой вполне приличной, и ежу было понятно, что лишаться ее за просто так не имело смысла. Они вообще за все время подготовки, за все двадцать дней, что бродили по Заполярью, старались не ссориться с «капитаном». Для них было очевидно, что только его воля, его ум, его расчет, умение обходиться с людьми способны довести дело «до победного».
Они, конечно, не знали, что «капитан» зовет их за глаза «гужевым транспортом», но это были уже детали, для них ясно было, что «капитан» их попросту эксплуатирует, что их удел пока — самая черная, трудная и грязная работа. Несмотря на это, они согласились и с предложенным «капитаном» участием в доле: им полагалась всего одна треть добычи на двоих. Они бы и на меньшее согласились. У них были свои соображения на этот счет.
Андрей искренне считал, что крепко держит их в руках, что подавил их умом, волей. А он был для них с самого начала — «фраер»…
А может, предчувствие иной беды не отпускало напряженные нервы, заставляло Андрея вновь и вновь прокручивать все эти двадцать дней, весь этот год подготовки, а заодно и другие годы, что прошли, пролетели, прокувыркались…
«Все, наверно, из-за дерьмовой пурги, — успокаивая себя, решил он. — Сколько еще сидеть в этой дыре, черт его знает…»
…После школы по настоянию родителей он поступил в техникум, хотя в десятом классе
Техникум находился против старинного монастыря, и Андрей, которому это учебное заведение было «до фонаря», полгода занимался исключительно тем, что из окон разных аудиторий, где проходили занятия, рисовал монастырь во всевозможных ракурсах.
Сессию он завалил с тихим, как он потом выражался, грохотом и отправился в армию — родители слишком поздно узнали о результатах его детального знакомства с великим творением русского зодчества.
Служба поначалу давалась ему не труднее, чем другим, — он шоферские курсы кончил, да и солдатское кафе у себя в стройбате оформил любо-дорого. Но тут из осторожного письма соседки он узнал, что родители вроде разводиться собираются… Ринулся к командиру, выпросил отпуск, обещанный ему за кафе. Послал отцу телеграмму, что едет, и получил ответ:
«Поезжай матери тчк новый адрес…»
Он не поехал ни к отцу, ни к матери, а рванул в деревню к приятелю, только что уволившемуся в запас из их части. В деревне он две недели глушил самогон, а по ночам зло и пьяно плакал на сеновале. Хотя сам себя уговаривал, что ничего в этом такого нет. Ну, развелись. Делов-то куча…
«…Хотя бы дождались, сволочи…»
Вездеход миновал небольшую гавань, черно-белую от нагнанного штормом ломаного льда. Сквозь мятущиеся вихри темнел толпящийся на пирсе люд, тракторы и тралеры, груженные конструкциями буровой.
Это была нефтеразведочная партия Николая Спиридонова, о существовании которой ребята еще не знали, а потому, мазнув глазами по пирсу без всякого интереса, уставились вперед, где едва желтели пятнышки огней поселка и где был аэродром.
— Ну, допустим, мы пробьем головой стену… — после долгого молчания мрачно произнес Смолин. — Что мы будем делать в соседней камере?
— Мысль свежая, — усмехнулся Романцев. — Твоя?
Смолин промолчал.
— Вопрос снят, — кивнул Романцев. — Как говорится: не та мать, что родила, а та, что воспитала. Не столько, главное, придумать, сколько вовремя сказать.
— Как вы любите языками молоть, — Степа покрутил головой. — Вроде по-русски говорите, а ни шиша не понятно…
— Товарищ не понимает… — притворно вздохнул Романцев.
— Ты вот чего… — с неудовольствием покосился на него Степа. — Ты из меня себя не делай! Я все понимаю, когда говорят толково. А то камера какая-то… Ты вон мать для чего-то приплел…
— Это моя ошибка, — согласился Романцев, покосившись на непроницаемое лицо Смолина. — Ты погляди-ка лучше, Степушка дорогой, в тримплекс — что видишь?