Поединок
Шрифт:
– В баньку вам надо. Особливо ей…
Зимин посмотрел на Наталью и согласно кивнул головой. Вовсю закипела работа. Пока Наталья, накрытая тулупами, боролась с ознобом, Стас под руководством хозяйки растопил печь в бане, в несколько заходов наносил из злополучного колодца воды. Петька, заменивший порванную веревку, приветствовал его как старого знакомого:
– Как там твоя утопленница? Отогрелась?
– Да вот баню для нее готовим.
– Самое оно… Я вот тоже своего пацана решил того… пропарить. А то губы-то синие-пресиние… Как бы воспаление какое не схватил.
–
– То-то и оно, что целые. Считай, в рубашке родились. Это в такую-то глубь упасть и живым остаться.
– Петро заглянул в сруб, невольно передернул плечом.
– Главное - ты тут вовремя подоспел. Кто ж его знает, как бы оно вышло. В общем, это… спасибо.
– Он протянул широкую ладонь и с чувством пожал Зимину руку.
– Если что, заходи. Всегда будем рады.
– Непременно… - Стас водрузил коромысло на плечи и двинулся к дому.
В бане между тем уже вовсю хозяйничала бабулька: подмела предбанничек, наскоро вымыла полы и полки.
– Ты уж ее хорошенько пропарь, - напутствовала она.
– Холод - штука такая, женским хворобам очень даже способствует. Сегодня, может, и обойдется, а потом вдруг выяснится, что рожать не сможет, или почки начнут барахлить. Уж я-то знаю, сама по молодости настудилась.
– Все сделаем в лучшем виде, - пообещал Стас.
Захмелевшую от выпитого Наталью он занес в баню, осторожно раздев, уложил на полку. Скинул одежду и сам. Размочив пихтовый и березовый веники, плеснул на камни водой. Те с готовностью зашипели, температура в крохотной баньке немедленно подскочила.
– Для начала перевернись на живот, - скомандовал Стас.
Наталья покорно подчинилась. Тело ее в свете одинокой тусклой лампочки казалось смуглым, матово отсвечивающим. Руки она подложила под голову, глаза испуганно зажмурила. Но дремать ей Стас не позволил. Взмахнул мокрыми веничками над камнями и под сердитое шипение воды колдовскими движениями загулял зелеными опахалами над лежащей. Взмешивая воздух, легко, но чувствительно начал оглаживать кожу Натальи. Она тут же заохала, заахала. А Стас, вдоволь наигравшись вениками, отложил их в сторону и голыми руками принялся растирать и тискать податливое тело девушки.
– Больно, - пожаловалась она.
– Терпи! Боль на то и придумана природой, чтобы быстрее выздоравливать… - Стас все-таки чуть умерил пыл. Пятаков, подобно Тимофею, он не гнул, но о том, что женская кожа вдвое чувствительнее мужской, знал из своего богатого любовного опыта. А уж в бане - в пару и неге - использовать силу следовало и вовсе осторожно.
– Уши жжет, - пожаловалась Наталья.
– Мне тоже.
– Стас мельком подумал, что у него помимо ушей неприятно пощипывает и обожженное лицо. Хорошо хоть, глазам не досталось.
– Ты со мной прямо как с маленькой.
– А ты и есть маленькая.
– Щипками промассировав всю спину от затылка до поясницы, Стас звучно шлепнул Наталью по ягодицам.
– Ну-с, а теперь, сударушка, развернись еще разок. Ко мне передом, ко всему прочему миру задом.
Наталья повернулась, но, встретившись с ним взглядом, тут же отвела глаза. Никогда
– А вот этого, малыш, не нужно.
Стас склонился над ней, ласково обнял - и впрямь как ребенка. Сердце Натальи стучало загнанно и как-то неровно. Стас даже не слышал его, а чувствовал. Собственной грудью, руками, каким-то внутренним чутьем. И с удивлением ощутил в себе щемящую жалость. Пожалуй, впервые в жизни. Конечно, жалеть женщин ему приходилось и раньше, но как-то отстраненно: больше умом, чем сердцем. Сейчас же было нечто особенное, похожее на чувство отцовства.
Наталья была воробышком, подобранным на улице, и только теперь Стас в полной мере ощутил ответственность за эту хрупкую, притягивающую к себе несчастья девчушку. Гладя Наташку по спине, по волосам, он мягкими поцелуями покрывал ее лицо, шептал разную ласковую ерунду.
Кто сказал, что жалость унижает? Стас, наверное, не мог бы с ним грамотно поспорить, но с удовольствием съездил бы автору сомнительной истины по физиономии. Здесь, в крохотной старой баньке, он внезапно понял, что любовь и жалость произрастают из одного корня. И то непривычное умиление, которое он испытывал, лаская Наталью, удивительным образом размягчило его душу. Такого с ним никогда еще не случалось, хотя в жизни он встречал разных женщин: страстных и холодных, веселых и грустных, умных и не очень… Наталья же вопреки всему оставалась ребенком - доверчивым, девственно чистым, подобно цветку, распускающему лепестки при первых лучиках тепла.
Поглаживая ее тело, Стас описал несколько кругов по мягкому животу, коснувшись пушистого треугольника, погрузился пальцами в жаркую глубь. Как будто проник меж раковинных створок моллюска, и подобно моллюску невидимые мышцы трепетно вздрогнули, стиснув и вновь выпустив его осторожные пальцы. Наталья шумно задышала, прижалась теснее. А Стас продолжал ее ласкать, с удовольствием отмечая, как оживает ее плоть, отвечая на его движения. И в который раз он подивился, каким неведомым образом сочетается в женщинах внутренняя мягкость с пробуждающейся сексуальной энергией. Крохотный холмик в устье ее разбухших, исходящих соком половых губ окончательно отвердел. И сама Наталья, в какие-то секунды завершив превращение из ребенка в женщину, требовательно потянула его к себе. Упрашивать Стаса не пришлось, и очень скоро на смену пальцам пришло более естественное и проворное орудие.
На какое-то время они позабыли обо всем - о недавнем приключении, о шипящих где-то рядом камнях, о том, как их занесло в эту далекую деревеньку. Возможно, где-то в подсознании Стас все-таки продолжал об этом помнить, поэтому и успел трижды довести Наталью до обморочных вскриков.
И лишь через некоторое время, сознательно отрешившись от всего, он вместе с ней пошел на «взлет», в упоении достиг предельной высоты и низринулся вниз - точь-в-точь как в прыжке с десантного «АН-12». Несколько секунд захватывающего дух полета, и сотрясающий тело рывок парашютного кольца. Легкое головокружение, сладостная опустошенность и тишина…