Поэма о фарфоровой чашке
Шрифт:
— Ты пошто поздно?
— Да с огородом опять.. — нахмурилась Федосья. — У стариков глаза завидущие, все им мало…
— У нас так же вот. Капусту насадили… Осенью продавать станут.
— Срамота!..
— Не хватает, вишь, — примирительно объяснила Варя, продвигаясь с очередью к окошечку кассы. — Семья большая у нас, заработки маленькие…
— У вас не хватает, а тут от жадности.
Очередь таяла, сжималась: Федосья купила билет и быстро вошла в сад.
— Пойдем поближе к сцене! — предложила Варя. — Наши-то наверно там.
Просторная
По дорожкам, у запыленных деревьев и кустарников бродили отдыхающие. Огни были не везде. Яркий свет плыл только над площадкой возле сцены, дорожки же и аллеи тонули во мраке. Темнее других была аллея, прозванная «аллеей любви». Варя тронула Федосью за локоть, когда они проходили мимо нее:
— Гляди-ка, бродют уж… Стыда-то нисколько нет!
Федосья не ответила. Она шла быстро, стремясь куда-то, как бы к определенной цели. Встречные сталкивались с нею, здоровались, задевали ее. Она уклонялась от ласковых и назойливых попыток остановить ее и обрывала заигрывающих парней.
Варя задерживалась и хохотала визгливо и нарочито громко.
Группа ребят преградила им дорогу:
— Айда с нами!
— Мы чай пить в буфет.
— Товарищи девушки, присоединяйтесь!
— Пойдем, — обернулась Варя к подруге.
— Я не пойду! — отказалась Федосья. — Ты иди.
— Начало ведь еще не скоро. Пойдемте, товарищ Феня.
— Не задавайся, не ломай компании! — накинулись на Федосью встречные.
Но она стояла на своем и решительно отказывалась.
Ее нехотя оставили в покое.
Когда Варя с другими ушла от нее, Федосья свернула в широкую аллею и оглянулась. Сад наполнялся людьми. Всюду бродили с веселым смехом ребята, на скамейках, тиская друг друга, громоздилась молодежь. Пробуя инструменты, нестройно, каждый свое наигрывали музыканты, и большая труба с натугою бубнила что-то надоедливое. Федосье стало скучно. Она пришла сюда повеселиться, похохотать, но почему-то отбилась от веселой компании, сама не зная почему. Теперь она почти пожалела об этом. Ей захотелось присоединиться к кому-нибудь из знакомых, к товаркам по работе. Но кругом были чужие. Она свернула на узенькую дорожку, слабо освещенную электрическим фонарем. С неприметной, утонувшей в черноте ночи скамейки поднялся кто-то и пошел ей навстречу.
— Вы одна?
Федосья узнала Карпова.
— Одна, — ответила она, охваченная неожиданным смущением и досадою от этой встречи.
— Скучаете? — протягивая ей руку, сказал Карпов. — Или, может быть, кого-нибудь ждете?
— Никого я не жду! — рассердилась Федосья и вырвала руку. — С чего это вы взяли?
Карпов слегка растерялся:
— Вы извините меня. Честное слово, я не хотел обидеть вас. Меня удивило, что вы такая… и ходите одна…
— Какая это «такая»?
— Интересная…
— Надсмехаетесь вы надо мною! — слукавила Федосья, смягчаясь. — Вы образованный, спец, а я работница простая…
— Вы лучше любой образованной!.. Сами вы себе, Поликанова, цены не знаете! — горячо сказал Карпов.
Федосья оглянулась. Темная аллейка отгораживала их от людей. Выходило, что они намеренно ушли сюда, подальше от чужих глаз.
— Темно тут, — озабоченно спохватилась она. — Чего люди скажут? Я пойду… До свиданья!
— Ах, да! Действительно, неудобно! — огорченно и оторопело согласился Карпов. — Жалко, что вы уходите…. А я поговорить с вами хотел…
— Об чем поговорить? — пожала плечами Федосья, выходя на освещенную дорожку.
Свет фонаря пал резко на нее и на спешившего за нею инженера. На повороте аллеи им навстречу вышел Василий. Он сразу заметил обоих и широко усмехнулся.
— Прогуливаешься, Федосья? С кавалером?..
— Не бузи, Вася! — сердито оборвала его девушка и зло оглянулась на инженера. «Засмеет теперь Васька из-за этого обормота!» — подумала она.
Василий слонялся по саду один. В этот день у него вышел неприятный разговор с Николаем Поликановым.
Друзья за последнее время как-то охладели один к другому. У Василия день складывался гладко и привычно: днем на фабрике, а вечером где-нибудь в компании или С очередной привязанностью. Николай же неожиданно втянулся в общественную жизнь фабрики: стал бывать на собраниях, участвовать в спорах о перестройке цехов, дал даже две заметки в стенгазету. И если раньше он порою охотно уходил с Василием куда-нибудь побродить без толку и немножко кутнуть, то теперь начал отказываться от этого. Так отказался он и сегодня. И с этого отказа и разгорелся неприятный разговор.
— Сознательного разыгрываешь из себя, Николай? — зло усмехнулся Василий. — В святые лезешь?
— Не в святые, а занят я сегодня. В редколлегию меня звали. Интересно там…
— Очень! Замечательно антересно! — передразнил Василий. — Эту стеннуху вашу одни только дураки и читают… Безграмотные пишут, только заборы портят писаниной своей…
— Напрасно ты…
— Чего напрасно? Разве я неверно говорю? Вот ты — чего ты понимаешь гам? А ведь лезешь — писа-атель, статейки пропущаешь, дураков уму-разуму учишь… Задаешься!
— Я не задаюсь! — вспыхнул Николай. — Это дело простое, ты тоже можешь участвовать… Взял да и написал про свой цех…
— Я бы написал! — рассмеялся Василий. — Не хуже любого… Я бы про девочек накатал. Подойдет это тебе, писатель?
— Не дури.
— То-то вот. «Не дури»! А по-моему самое интересное было бы про девочек! — продолжал глумиться Василий. — Все бы читали: весело да понятно…
— Конечно, девочки — твоя специальность… кто про что, а ты уж непременно про этакое… Только по совести тебе, Василий, говорю: бросил бы ты это!.. Как друг, советую.