Поэмы и стихотворения
Шрифт:
и будешь одинок,
не ведая игры,
даримой лишь однажды,
и капли упадут
на влажный твой висок...
30 мая, 1993. Иерусалим.
ТРИ ГРАНИЦЫ
Во тьме остается единственный
слушатель -
это ты сам.
Лицо растворяется первым.
Плечи станно мерцают.
Растворяются кости и мышцы.
Остается н е ч т о:
черный чемоданчик
с рухлядью мыслей,
сгусток, где помещаются
широкие столы,
дорожки
теннистые аллеи,
берег моря
и много всякой всячины.
Все это выходит за пределы
первой границы.
Наполняет собой неощутимое,
заполняет пространство,
все, что погружено
в кромешную тьму.
Столы раскачаются
спелым апельсином
на качелях желаний,
ветры дуют как всегда
от моря в лицо,
исчезая за пиками,
и цемент пломбы выходит за
апекс -
за пределы второй границы.
Всплывает лицо. Много лиц.
Все это было.
На обломках всего
этого
наше искривленное существование.
Высоко над землей,
В пустоте, надо всем, что ушло,
что расколото,
над добром, над теплой липкостью крови
наш сегодняшний день -
вершина страшного древа,
его последняя, уродливая ветвь:
в окружении хаоса,
непорочности и безопорности,
в колебании сфер.
Угроза падения
над каждой минутой и мил
лиметром.
И только абсолютный мрак,
тот, что чернее космической
бездны,
только он прочен,
он земной,
ощущаемый -
человеческая перегородка,
ощущение третьей границы.
Сентябрь, 1986. Вильнюс -
Минск -- Бобруйск.
x x x
Кончается январь. Внезапный дождь
неспешно лижет улицы Бобруйска.
Его безумный сгусток - ветер-вождь
качает телом деревце до хруста.
Кому не веришь - верить не стремись.
И я с утра, поправив одеяло,
иду назад, когда не в силах ввысь,
иду вперед или куда попало.
Себя мне мыслью в день не оторвать
от вязкой и набухшей этой почвы;
моя меня не поглотит кровать,
и не сорвать мне этой оболочки.
Не скроюсь я внутри тоски ночной.
Подъемный кран, каким окно поддето,
меня найдет и вытащит на злой,
шершавый сумрак утреннего света.
Не стоит заставлять себя рыгать
своим безверием - и скользким, и когтистым,
глазами поворачивать на "пять"
и каяться во всем, что не свершил я.
Не запереть в горчащий мох путей,
всего - как лед - не запереть в пустыне,
где солнце
горячий пар в бескрайнем небе стынет.
Снег рыхл, как свет. Конфетами во рту
устало тает ледяная корка.
И всюду видишь только суету,
и смотришь слепо, слепо, хоть и зорко.
Бобруйский ветер длится целый год.
Век на исходе. Прошлое в расчете.
И отражает отдаленье свод
конца судьбы, конца в седьмой субботе.
1986 г. БОБРУЙСК
ТРИ СТИХОТВОРЕНИЯ
1
В квартире, где жила моя душа,
остались только стены. Стены, окна...
Все скомкано, все собрано в волокна,
и даже мысль немеет, не шурша.
Алеют пятисвечники распада,
звенят в квартирном слепке голоса.
И рдеют замороженно каскады
нелепости, безликой, как коса.
Нет, не отъезд маячит. Это смерть
стоит с полураскрытыми глазами,
встречая отъезжающих цветами,
как небо, черными, как эта круговерть.
Бумаги на полу-обрывки мыслей,
подвязки слез, разрезанных ножом,
и воздух этот гуще и слоистей,
как будто это ночью, а не днем.
Распотрашен я этой силой злой,
и силой т о й притянут, как магнитом,
к орбите расстояний, что, как сито
просеивает нужных ей сквозь зной.
В награду мне за то, что я сумел
осилить монстра голыми руками,
грозят изгнанием, которое - предел
и за которым все, что будет с нами.
И в окнах одиноких, без гардин,
стоит моя судьба перед ответом,
слепив из отражений половин
пустой зрачек с оставшимся в нем светом.
Апрель, 1991. БОБРУЙСК
2
Из странной и немыслимой страны
я взял с собой одни воспоминанья,
которые, как знаки препинанья,
мне навсегда, пожизненно даны.
Не я: какой-то сгусток смог живым
уйти из этой страшной, небывалой
империи, что таяла, как дым,
но в дым сама никак не превращалась.
Не знаю, есть ли то, что было "я",
и где теперь мое родное "эго",
но, если есть, то только там, где не был
три года тот, кто мной был по края.
Но нет меня. А есть скрижали дней,
в которых код, затертый под ладони,
и даже десять тысяч благовоний
не истребят его - угрозу для ноздрей.
И этот запах с детства был со мной:
предчувствий запах, запах разлоденья;
он выдавал меня, вскрывал мои движенья
и не давал мне слиться он с толпой.
И вот - теперь - стою я на земле,