Поэт и Русалка

Бушков Александр Александрович

— Руджиери! Руджиери!

И, насвистывая, побрел дальше. Никто не обратил внимания на выкрик уличного мальчишки, оставшийся к тому же совершенно непонятным для всех, кто находился поблизости — вот только пожилой господин явственно вздрогнул, сделал такое движение, словно собирался оглянуться, но в последний миг удержался усилием воли. И пошел дальше, уже гораздо быстрее, не касаясь тростью земли.

Никаких сомнений более не оставалось. Они с двух сторон двинулись к достигшему распахнутых ворот господину. Пушкин, раскинув руки, весело и беззаботно закричал по-французски:

— Милейший

дядюшка Себастьян, наконец-то! Мы уже измучились ожиданиями!

И заключил невольно шарахнувшегося итальянца в крепкие объятия. Теперь он видел, что это действительно был доподлинный Руджиери, хотя и плохо узнаваемый без бороды, сбритой совсем недавно — четко выделялась белая кожа на щеках и подбородке.

С другой стороны подскочил барон, самым задушевным образом обхватил итальянца и, приблизив лицо, сердитым шепотом сообщил:

— Если ты, рожа продувная, бежать припустишь или начнешь орать, я тебя, клянусь полковым знаменем, насквозь проткну, и будешь, как заяц на вертеле…

— Ну что же вы так, барон, — сказал Пушкин весело, не размыкая объятий. — Попробуем предоставить мессиру Руджиери шанс на спасение… Дражайший синьор, быть может, вы захотите позвать на помощь, а то и крикнуть полицию? Смею заверить, мы не будем вам препятствовать. Вон как раз прохаживается страж закона, ради устрашения преступников напустивший на себя бравый и угрожающий вид… Не желаете позвать?

Кукольник таращился на него, как на привидение, не проявляя никаких намерений устроить шум.

— Я думал, вас уже давно… — прошептал он так тихо, что они едва расслышали.

— Отправили на тот свет? — догадливо подхватил Пушкин. — Или устроили какую-нибудь гнусность? Должен вас разочаровать, синьор, мы с моим другом в огне не горим, в воде не тонем… Ну, что же? Будете звать полицию? Или предпочтете промолчать? Что-то мне подсказывает, что в кармане у вас лежит паспорт на какое-то другое имя, вовсе не то, которое дали вам при крещении родители. А ведь в Праге найдутся люди, которые вас превосходно помнят именно как синьора Руджиери… Так что от скандала, подозреваю, плохо придется в первую очередь вам…

Барон ласково спросил:

— Что ж ты молчишь, сволочь? По роже захотел?

Пушкин, дружески приобняв итальянца, решительно увлек его в сторону от почтовой конторы, к липовой аллее, безлюдной и тихой. Все это время он громко тараторил:

— Мне вам столько нужно рассказать, дядюшка Себастьян! Тетя Эванджелина, должен вас обрадовать, наконец-то излечилась от ипохондрии, а наш маленький Шарль…

Бросив быстрый взгляд через плечо, он убедился, что похищение прошло абсолютно незамеченным — у всех, кто находился во дворе, хватало своих забот, одни мысленно были уже в пути, другие с превеликим облегчением разминали ноги после долгого пребывания в почтовой карете, у прислуги были свои дела…

Руджиери дернулся, тщетно пытаясь вырваться:

— Мой дилижанс сейчас отправляется…

— Я знаю, — сказал Пушкин. — Дилижанс, направляющийся в Тоскану? Ну вот, видите, мы угадали правильно — что вы в конце концов решите искать спасения от жизненных сложностей на родине…

— Как

вы меня нашли?

— Мозгами шевелить умеем! — гордо сказал барон.

— Мы двигались, как говорится, от противного, — сказал Пушкин охотно. — Ясно было, что вы постараетесь изменить внешность так, чтобы она являла полную противоположность обычной. Бородач с волосами цвета воронова крыла — значит, высматривать следовало седого старика с бритым подбородком. Прежде вы любили крикливые жилеты и одежду ярких, светлых тонов — следовательно, нарядитесь в темное. И так далее… Каюсь, мы несколько раз ошибались… но терпение оказалось вознаграждено. Ваш дилижанс уйдет без вас.

— Шутки кончились, — сказал барон воинственно, оттесняя пленника за толстое дерево, где их никто не мог увидеть со двора и с проезжей дороги. — Проколю, как собаку, без всяких колебаний…

— Граф Тарловски убит, — сказал Пушкин. — Так что не советую особенно полагаться на наше милосердие…

— Граф?! Господа, клянусь Пресвятой Девой, я не имею к этому никакого отношения! Я сам от них прячусь четвертый день… Они со мной расправятся без колебаний…

— Вот совпадение, мы тоже, — сказал барон. — Если будешь вилять и снова изображать идиота…

— Шутки кончились, — кивнул Пушкин. — Слишком далеко зашло дело. И выход у вас, любезный, только один — быть предельно откровенным.

— Господа, господа! Мне нужно как можно быстрее покинуть Прагу. Они меня убьют…

— Интересно, за что? — спросил барон. — Уж не за то ли, что ты, проходимец, не смог кого-то убить с помощью чертовых птичек? Которых я порубил в мелкую щепу?

— Вы и это знаете?

— Говорю тебе, мозгами шевелить умеем!

— Верно, — горестно вздохнул Руджиери. — Я взял деньги вперед… Никакие оправдания и ссылки на непреодолимые обстоятельства не помогли бы… А с другой стороны, мне нужно было скрыться и от… — Он замолчал, боязливо оглядываясь.

— От вашего приятеля с черными кудрями и меланхоличным лицом, которого мы видели возле вашего дома? — спросил Пушкин. — Кто это?

— Это не человек… — сдавленным шепотом произнес Руджиери. — То есть… Это что-то другое… человек, но в то же время и не человек вовсе…

— Да кто он такой, прах тебя побери? — прикрикнул барон. — Черт? Колдун? Упырь проклятый?

— Вы не поймете… я и сам не до конца понимаю… Страшное существо… Господи ты боже мой! — вырвалось у него со стоном. — Клянусь чем угодно: я и не собирался связываться со всей этой нечистью, влезать в ее дела, становиться им кумом… Я ведь немногого хотел…

— Я понимаю, — кивнул Пушкин. — Всего-навсего провернуть несколько дел, использовав оживающих кукол… или статуи… сколотить некоторое состояньице и зажить на покое барином?

— Ну, примерно… Поймите вы, никакой я не колдун и не черный маг, я хожу в церковь и не собираюсь умирать без исповеди и отпущения грехов… Просто-напросто в семье сохранились кое-какие фамильные секреты, и не более того…

— От того знаменитого Руджиери, что был вашим предком?

— Ну да, ну да… Я, собственно, и не умею ничего другого, кроме как оживлять на время… ну, вы знаете…