Поэт, или Охота на призрака

Коннелли Майкл

– Обязательно.

Закрыв дверь, я вернулся на кухню, упрекая себя за то, что не пригласил девушку войти. Когда я закрывал крышку ноутбука, на глаза мне попалась стопка бумаги толщиной с дюйм, лежавшая рядом с принтером, – мой неоконченный роман. Я начал работать над ним больше года назад, однако конца ему все еще не было видно, и я сомневался, допишу ли я его вообще. Предполагалось, что роман будет о литераторе, который попадает в аварию на мотоцикле и, получив паралич всех четырех конечностей, нанимает на средства от страховки прелестную молодую женщину, студентку местного университета, чтобы она печатала на машинке текст, который он будет ей надиктовывать. Вскоре, однако,

горе-писатель обнаруживает, что машинистка по своему усмотрению редактирует и перекомпоновывает все сказанное им. Кроме того, ему открывается нелицеприятная правда: молодая женщина пишет гораздо лучше, чем он. Проходит некоторое время, и бедняга уже ничего не диктует, а только молча сидит и слушает, как стучит печатная машинка. Из творца он становится пассивным наблюдателем, и ему все сильнее хочется задушить девицу своими собственными руками, но руки не слушаются. Словом, сущий ад…

Так или иначе, черновики оставались на столе, и время от времени я испытывал искушение взяться за них снова. До сих пор не понимаю, почему я не убрал их в нижний ящик стола, где пылился еще один незаконченный роман, начатый несколькими годами раньше и тоже брошенный на полпути. Наверное, подсознательно мне хотелось, чтобы рукопись лежала на видном месте, стимулируя новые позывы к творчеству.

Когда я пришел на работу, отдел новостей «Роки-Маунтин ньюс» был еще пуст и безлюден. Разумеется, утренний редактор и пара ранних пташек из числа хроникеров уже торчали за своими столами, однако, кроме них, я никого не встретил. Большинство наших сотрудников обычно начинают подтягиваться часикам к девяти, а то и позже.

Первую остановку я сделал в кафетерии, подкрепившись там еще одной чашечкой кофе, а затем заглянул в библиотеку, где меня ожидал толстый конверт с моим именем, небрежно написанным сверху. Вознамерившись поблагодарить Лори, я обнаружил, что ее стол пуст; очевидно, мисс Прайн тоже пока не прибыла на работу.

Вернувшись в отдел новостей, я бросил взгляд через прозрачную стенку в кабинете главного. Гленн был уже на месте и, как всегда, говорил по телефону. В общем-то, он не был мне нужен, и я взялся за свою обычную рутину, просматривая поочередно свежие номера «Роки-Маунтин ньюс» и «Пост».

Мне всегда нравилось наблюдать перипетии борьбы двух ведущих денверских газет. Если бы я вел статистику, то перевес по очкам давали бы, наверное, только эксклюзивные статьи и обзоры, так как в остальном наши гиганты писали, как правило, об одном и том же (и почти одними и теми же словами). Образно говоря, это была затяжная позиционная война, хотя в реальности ее сомневаться не приходилось.

Обычно я читал нашу статью, потом статью конкурентов и пытался разобраться, чья написана лучше, кто сумел копнуть глубже и добыть больше информации. При этом я старался судить беспристрастно, и по большей части это удавалось мне без особого труда. Кое-кто из тех, кто работал рядом со мной, еле-еле тянул лямку, и я только радовался, когда «Денвер пост» удавалось лягнуть их в жирный зад. Впрочем, в подобных мыслях я вряд ли когда-нибудь признался бы добровольно.

Таков был характер нашего соперничества и самого газетного бизнеса. Мы конкурировали не только с другими изданиями, но и друг с другом в пределах «Роки-Маунтин ньюс»; именно этим, кстати, и объяснялось повышенное внимание к моей персоне, которое я ощущал всякий раз, заходя в отдел новостей. Конечно, для некоторых молодых репортеров я был почти героем, обладающим незаурядным талантом, написавшим кучу статей и всегда имеющим наготове пару-тройку сенсаций. Для других же я, несомненно, оставался бельмом на глазу, этаким

зарвавшимся наемным писакой, незаслуженно занимающим тепленькое местечко под крылом редактора. Или динозавром, которого давным-давно пора завалить. Я нисколько не обижался на коллег: такие чувства были мне понятны и, окажись я на их месте, навряд ли и сам бы думал иначе.

Денверские газеты поставляли материал более крупным ежедневным изданиям в Нью-Йорке, Лос-Анджелесе, Чикаго и Вашингтоне, и я, наверное, слишком засиделся на одном месте. Правда, несколько лет назад меня пригласили в «Лос-Анджелес таймс», но я отказался, правда не раньше, чем использовал сей факт в качестве инструмента давления на Гленна, желая получить свое нынешнее место обозревателя криминальной хроники и специалиста по убийствам. Гленн тогда решил, что мне предлагают горячую работенку по полицейским материалам, и с перепугу пообещал ввести такую же штатную единицу в «Роки-Маунтин ньюс», если я останусь. Он не знал, что мои перспективы в «Лос-Анджелес таймс» были куда скромнее: там мне светило всего лишь место в еженедельном приложении, которое называлось «Новости долины».

Иногда мне казалось, что, поддавшись на уговоры Гленна, я совершил ошибку. Возможно, начав с нуля где-нибудь в другом месте, я поступил бы правильнее.

Как бы то ни было, но сегодняшним утром поле боя осталось за нами, и, отложив газеты, я взялся за чтение полученных из библиотеки материалов. Лори Прайн разыскала для меня несколько обзорных статей в газетах, где анализировались самоубийства среди полицейских, а также несколько информационных сообщений об отдельных случаях, имевших место в разных штатах. При этом я отметил, что Лори хватило такта не включать в распечатку сообщение «Денвер пост» о смерти Шона.

В большинстве аналитических статей самоубийство рассматривалось как профессиональный риск, как неотъемлемая составляющая работы полицейского. Каждая из них начиналась с описания какого-то конкретного случая и постепенно превращалась в дискуссию между врачами-психиатрами и полицейскими экспертами о том, что же заставляет копов время от времени хвататься за револьвер и дырявить себе башку. Выводы везде были примерно одинаковыми: существует причинно-следственная связь между профессиональными стрессами и определенного рода событиями, глубоко травмирующими психику копов, с одной стороны, и их самоубийствами – с другой.

Эти статьи представляли определенную ценность, так как в них были упомянуты все специалисты, которые могли понадобиться мне в качестве авторитетных источников информации. Кое-где я также нашел упоминание о специальном исследовании случаев суицида среди сотрудников правоохранительных органов, проводившемся под эгидой ФБР в Вашингтоне в некоем НИИ под названием Фонд поддержки правопорядка. Я сделал себе соответствующие пометки, рассчитывая либо в этом фонде, либо в самом Федеральном бюро раздобыть последнюю и самую полную статистику, которая надлежащим образом освежит мою статью и придаст ей солидность.

Зазвонил телефон. Это была мама, с которой мы ни разу не общались с самых похорон. После нескольких вежливых вопросов о моей поездке в горы и о том, как вообще идут дела, она наконец перешла к тому, ради чего ей пришлось совершить над собой усилие и набрать мой служебный номер.

– Рили сказала, что ты собираешься писать о Шоне.

Это не был вопрос, однако я ответил на него:

– Да, собираюсь.

– Но зачем, Джон?

Пожалуй, она одна звала меня Джоном.

– Потому что я должен это сделать. Видишь ли… я не могу продолжать жить спокойно, делая вид, будто ничего не случилось. Мне необходимо, по крайней мере, попытаться понять…