Поэты 1820-1830-х годов. Том 2

Тимофеев Алексей Васильевич

2. «Природа по себе мертва…»

Природа по себе мертва. Вне сферы высшего влиянья Безжизненны ее созданья: Она — зерцало божества, Скрижаль для букв Его завета; Ни самобытного в ней света, Ни самобытной жизни нет. Она заемлет жизнь и свет У сфер, не зримых бренным оком. Воображение — дитя, Но если, крыла распустя, В своем парении высоком Оно проникнет в глубь небес И там — в святилище чудес — У самого истока жизни, За гранью мертвенной отчизны, Упившись жизнию, творит По дивным образцам небесным, Всегда высоким и прелестным, И даст своим созданьям вид Полуземной, полунебесный, И душу свыше призовет И эту душу перельет В свой образец полутелесный, Полудуховный, — он пройдет Из

века в век, из рода в род, На мир печальный навевая Таинственную радость рая.

3. «Село, село! о, как ты много…»

Село, село! о, как ты много Душе тоскливой говоришь, Душе, волнуемой тревогой! О, как мила твоя мне тишь!.. Я помню молодые лета, Когда душа была согрета Благоволением святым, Когда бывал я полон им… Я помню золотые годы, Когда в объятиях природы, Свободный от мирских сует, Я издали смотрел на свет И отвергал его зазывы. Тогда поэзии порывы Теснилися в душе моей, Я весь был в ней, я жил для ней… Я помню золотые годы, Когда с беспечностью свободы, В разливе полном бытия, Мечтой переносился я В края Италии заветной, И дни мелькали незаметно! Тогда я счастьем был богат,— Его Вергилий и Торкват Мне напевали, навевали… Но эти годы миновали, И что от них осталось мне? Воспоминания одне! И вот теперь у них на тризне — Ненужный гражданин отчизне — С охолодевшею мечтой Сижу безродным сиротой!.. Бывал внимаем я друзьями — Их нет, остался лишь один, Поэзии любимый сын; И тот за дальними горами, И тот на родине, в тиши, Порывы пламенной души — Свои прелестные созданья, — Как сладкие воспоминанья, Не для других, а для себя Хранит и, может быть, скорбя, Как мумию, облаговонит Украдкой их и — похоронит… Зачем их свету знать в наш век Расчетливый, своекорыстный, Когда сроднился человек С стихией ада ненавистной И пущено всё в рост и торг: Высокие порывы чувства, Безмездный неба дар — искусства, И скорби сердца и восторг? Еще я сердцем чту поэта: Любовь к добру от юных лет — Его обет пред светом света. Забуду ли тебя, поэт И жрец Фемиды неизменный? Высокое — твой перл бесценный, …………………………… Но в сердце, как на дне морей, Его ты прячешь от людей… И вы, родные и по крови И по возвышенности чувств, Не разлюбившие искусств Наперекор мирских условий, Но, как в былые времена Благоговейные их жрицы, И вы уснули, и цевницы Дремотой нежит тишина. Как много дум наводит грустных Сей сон поэтов гробовой! Полузабытые молвой, Они живут в преданьях устных У современников своих, Охолодевших к песням их! И вы, владеющие кистью На обаяние очей, Вы, радость светлая друзей, Привязанных к вам не корыстью, Но чистой страстью ко всему, Что благородно и высоко, Что сладко сердцу и уму И что уносит нас далёко, Далёко в области идеи, Не многим ведомые ныне, И вы живете, как в святыне, В сердечной памяти моей. И ты, идиллия живая Не идиллического края, Любовью дышащий святой К поэзии, — и ты мне свой. Конец 1830-х — первая половина 1840-х годов

М. А. ДМИТРИЕВ

Биографическая справка

М. А. Дмитриев. Фотография. 1850-е или начало 1860-х годов. ЦГАЛИ.

Михаил Александрович Дмитриев принадлежал к одному из самых древних в России дворянских родов [10] . Он родился 23 мая 1796 года в поместье деда — селе Богородском Сызранского уезда Симбирской губернии. Отец его, А. И. Дмитриев, старший брат прославленного поэта И. И. Дмитриева (1760–1837), человек не чуждый литературе, сотрудничавший в изданиях Карамзина, состоял на военной службе в чине полковника. Он умер, когда сыну его исполнилось два года. После смерти матери (в 1806 году) заботу о воспитании подростка взяли на себя дед, бабушка и тетка.

10

В неопубликованных автобиографических «Записках» (ГИМ) М. Дмитриев указывал, что он происходит от Рюрика в «28-м колене», а от Мономаха — в 21-м. Там же находится стихотворение «Мономахи» (см. его на с. 63), посвященное родословной поэта. В дальнейшем сведения, почерпнутые из этой рукописи, и цитаты из нее приводятся без ссылок. Продолжением «Записок» служат неопубликованные «Главы из воспоминаний моей жизни», 1864–1866 гг. (ГБЛ).

С 1806

года М. Дмитриев в Москве. Ровно год проучился он в «высшем классе» Университетского благородного пансиона, а в 1812 году был принят в студенты Московского университета и одновременно приступил к службе в архиве иностранной коллегии. Из-за войны с Францией занятия в университете фактически начались с сентября 1813 года. М. Дмитриев прилежно посещает лекции А. Ф. Мерзлякова и М. Т. Каченовского, штудирует эстетику, совершенствуется во французском и овладевает немецким и латинским языками. Художественные вкусы М. Дмитриева больше всего характеризует его увлечение Державиным, Жуковским, а также довольно популярными в те годы французскими поэтами: Делилем, Флорианом, Парни. Большое значение в своем литературном образовании сам М. Дмитриев придавал знакомству с немецкой поэзией (Клопшток, Виланд, Шиллер), в то время мало известной в России.

В январе 1814 года на заседании Общества любителей российской словесности при Московском университете был оглашен отрывок из поэмы Делиля «Сельский житель» в переводе М. Дмитриева. В следующем году он печатает в журнале «Российский музеум» (№ 12, подпись: «М. Д.») перевод басни Флориана «Новый календарь».

В 1815 году переехавший в Москву Иван Иванович Дмитриев поселил племянника в своем доме, ставшем для него своеобразной литературной академией. Через дядю М. Дмитриев познакомился с рядом видных писателей — Жуковским, Вяземским, Д. Давыдовым, А. С. Шаховским, А. Е. Измайловым, В. Л. Пушкиным и другими. С захватывающим интересом он следит за боями «Арзамаса» с «Беседой». В подражание «Арзамасу» М. Дмитриев и несколько его друзей по университету (Раич, М. А. Волков, А. Д. Курбатов и другие) в конце 20-х годов учредили «Общество любителей громкого смеха» [11] . Здесь читались пародии на сочинения литературных староверов, шутливые стихи, высмеивающие нелепые педантские замашки некоторых профессоров.

11

Об этом обществе см.: А. Г. Грум-Гржимайло, В. В. Сорокин, «Общество любителей громкого смеха». — Сб. «Декабристы в Москве», М., 1963.

Попытка будущих декабристов Ф. А. Шаховского, М. А. Фонвизина и А. А. Муравьева превратить это безвредное общество в тайную политическую организацию окончилась неудачей: участники его оказались неподготовленными к такой цели, и в 1820 году оно прекратило свое существование.

В 1817 году М. Дмитриев, только что окончивший университет, был направлен в канцелярию управляющего коллегией иностранных дел графа К. В. Нессельроде, но через год возвращается в архив этой же коллегии и служит здесь до мая 1825 года.

В 1823–1824 годах М. Дмитриев посещает кружок Раича, поддерживая особенно тесные отношения как с самим Раичем, так и с членами этого кружка — М. П. Погодиным и А. И. Писаревым. В 1823 году Рылеев и А. Бестужев направляют ему письмо с приглашением сотрудничать в их альманахе. В результате два стихотворения М. Дмитриева («Лес» и «Сын бедный природы…») появляются в «Полярной звезде на 1824 год». В декабре 1824 года по рекомендации Рылеева М. Дмитриев был принят в петербургское Вольное общество любителей российской словесности. Однако известность ему доставили не стихи, а его полемические выступления 1824–1825 годов.

В 1824 году М. Дмитриев обрушился в «Вестнике Европы» на предисловие П. А. Вяземского к «Бахчисарайскому фонтану», посвященное пропаганде романтизма. Модное в то время слово «романтизм» в контексте этой статьи означало идейную и творческую свободу писателя и шире — национальную самобытность. О романтизме же как специфическом явлении искусства Вяземский ничего определенного не сказал [12] .

М. Дмитриев с его трезвым и систематизированным умом тотчас нащупал уязвимость суждений Вяземского о романтизме — их слабую прикрепленность к литературным фактам, что и продемонстрировал в своей статье. Полемика приняла ожесточенный характер и перешла за пределы журнальной трибуны. Противники осыпали друг друга оскорбительными эпиграммами. Наконец Вяземский, которому эта перепалка надоела, «возил показывать эпиграммы М. Дмитриева дяде его Ив<ану> Ив<анови>чу, а свои от него скрывал, и дядя ужасно рассердился на племянника, так что даже перестал принимать его» [13] , — рассказывал М. Н. Лонгинов. Сообщение это довольно правдоподобно, если учесть, что холодность и отчуждение, еще раньше вкравшиеся в отношения между родственниками, вынудили М. Дмитриева оставить дом дядюшки. «В свойстве и средствах добра, — вспоминал М. Дмитриев, — мы никогда с ним не сходились: я имел всегда в виду самого человека и свойства его потребностей, а для него добро и счастие заключались в людском почете и в приличных декорациях, которыми должно обставить сцену жизни».

12

В том, что сущность романтизма ему неясна, сам Вяземский чуть позднее признался в письме к Жуковскому от 13 декабря 1824 г. (см.: «Русский архив», 1900, № 2, с. 193).

13

«Эпиграмма и сатира. Из истории литературной борьбы XIX века», т. 1, М.—Л., 1931, с. 185.

В следующем 1825 году М. Дмитриев зажег пламя шумной полемической войны, поводом к которой послужили публикация отрывка из «Горя от ума» и восторженный отзыв о нем Н. А. Полевого. М. Дмитриев решительно осудил план комедии и характер главного героя. Приговор этот был отменен всей последующей жизнью пьесы Грибоедова. Однако дмитриевская статья, о которой принято говорить пренебрежительно — только как о факте литературного рутинерства, заслуживает более серьезного отношения: это было продуманное и не лишенное аргументации мнение.

«М. Дмитриев, — писал А. И. Кошелев, — был самый обильный и известный в свое время классик, последний и самый твердый устой упадавшего классицизма» [14] . На самом деле «классицизм» М. Дмитриева заключался в традиционализме и нормативности его мышления, весьма, впрочем, далеких от литературной косности. М. Дмитриев был способен оценить Жуковского и Пушкина, Гете и Шиллера, а позднее Гейне. Он изучал Шеллинга и Окена и умел многое почерпнуть из их сочинений для себя. Что касается Дмитриева-поэта, то он не питал архаических симпатий и во многих случаях отступал от традиционных форм. Когда в 1830 году стихотворения М. Дмитриева вышли отдельным изданием, давний его антагонист Н. А. Полевой вынужден был признать, что в некоторых стихотворениях заметен переход к «полуромантизму». Переход этот в меньшей степени отразился на «механизме стиха», фактура которого, как справедливо отметил Полевой, возвращала читателя к недавно пройденному этапу русской поэзии: «Форма, лад стихов у него старые — карамзинские, если угодно. Шероховато, но вылощено, отзывается тяжелым трудом, но гладко, принужденно, но стройно» [15] .

14

<Н. Колюпанов>, Биография А. И. Кошелева, т. 1, М., 1889, с. 32.

15

Н. А. Полевой, Очерки русской литературы, ч. 1, СПб., 1839, с. 444.