Шрифт:
– Доброго вечера, Екатерина Елизаровна!
Екатерина скупо улыбнулась. Сабуров, прихрамывая, подошел к вагону, чтобы помочь ей спуститься.
– Благодарю.
Ее темная кожаная перчатка легла в его светлую ладонь. У Екатерины уже несколько часов болела голова: чужая рука казалась обжигающе горячей, свет станционного прожектора резал глаза, а пыхтение паровоза отзывалось пульсацией в висках.
Сабуров открыл сияющий портсигар.
– Вы позволите?
Она кивнула, и он закурил. Щегольские усы с тонкими кончиками, завитыми кверху, трепетали на ветру. Хирург ехал из Петербурга
Молчали.
Сигаретный дым казался неплотным по сравнению с густым белым облаком, покидавшим трубу паровоза: оно вытягивалось вдоль земли, пушилось и, дотянувшись до тендера, поднималось вверх и исчезало в синем небе. В сторону небольшого домишки с надписью «Кубовая для кипятку» ковыляли проводники с ведерными чайниками, следом – немногочисленные полуночники-пассажиры.
Прошедший дождь превратил землю в блестящую темную хлябь, которая с наступлением ночи заледенела. Промозглый холод ноября вползал в рукава. Екатерина поежилась.
Темное пальто врача покрывали мелкие серебристые капли.
Она коснулась пальцем виска и глубоко вдохнула, втягивая сладковатый дым его турецких сигарет.
– Голова болит? – спросил вкрадчиво Сабуров.
– Мигрень. Хотела выпить чаю перед сном.
Дмитрий Христианович, проводник, возвращался из кубовой с чайником, от которого шел пар. Его белые волосы на висках топорщились, прижатые фуражкой.
– Доброй ночи, – сказал он, поравнявшись с Сабуровым и Екатериной.
Сапоги Дмитрия Христиановича не удержались на скользкой мокрой поверхности. Проводник неловко дернулся и начал падать, пытаясь не расплескать чайник.
Екатерина полоснула по воздуху ребром ладони. Движение вышло неловким, но эффект имело уникальный: струя горячей воды, вырвавшаяся из носика и крышки, мгновенно превратилась в лед, и чайник приземлился на грудь проводника уже безвредным.
– Мать частная! – Грузная женщина застыла рядлм и начала судорожно креститься правой рукой, в которой держала пустой бидон. Жестяная емкость била по ее груди и скрежетала обо что-то на одежде.
Екатерина с облегчением вздохнула: использование дара притупило головную боль.
– Вот спасибо, Екатерина Елизаровна! – Дмитрий Христианович, кряхтя, поднимался. Сабуров протянул ему руку, но проводник покачал головой: – Я сам, сам, Владимир Леонидович, благодарствуйте! Весь в грязи извалялся, еще вас пачкать! А если б не Екатерина Елизаровна, то еще бы обварился. Простите великодушно!
– … нечисть из Петербурга за нами увязалась! – Толстуха с бидоном громко делилась переживаниями с соседкой. – В воздухе кипяток заморозила, я сама видела. Вон та, в зеленом. Одно слово, ведьма…
Дмитрий Христианович отряхнулся и, охая, поковылял обратно в кубовую. Зубцы ледяной короны на чайнике почти растаяли.
Пассажирки ринулись к проводнику:
– Так что, не ссадют ее тута?..
К ответу Екатерина не прислушивалась.
– Вы не удивлены? – спросила она Сабурова.
– Отнюдь. Но дар такой вижу впервые – чтобы кипяток мгновенно в лед.
Екатерина поморщилась, и Сабуров посерьезнел.
– То, что вы – из одаренных, я догадался еще в Цицикаре. Сомневался
В Цицикаре за Екатериной увязался рыжий кот. Он ходил за ней по перрону и, каждый раз, когда она останавливалась, усаживался рядом и открывал огромную розовую пасть – зевал, а затем издавал утробный звук, как будто хотел что-то сообщить. Екатерина попробовала его шугануть, но кот не отступал и пытался забраться за ней в вагон, но Дмитрий Христианович с безбилетником быстро разобрался.
– И что теперь?
– Теперь не сомневаюсь, что вы из Охранки 1 . Скорость реакции потрясающая. Но на железной дороге не работаете. Что тогда? Едете к новому месту службы?
1
Речь идет об Отделение по охранению общественной безопасности и порядка, которое в Российской Империи занималось политическим сыском. В этой реальности делами одаренных также занимается Охранка, она же имеет специальный отряд, где одаренные состоят на службе.
Слова отпечатывались в воздухе полупрозрачным белесыми облачками. Холодало.
– В Харбин.
– На востоке к одаренным относятся иначе, чем в Петербурге. – Сабуров натянул перчатки – видимо, тоже замерз. – После Ихэтуаньского восстания боятся, но уважают.
Екатерина впервые услышала, как он говорит о восстании сам. Будучи в настроении, Сабуров смешил публику в салоне историями из своей практики, однако когда речь заходила о работе в полевом госпитале, с неизменной улыбкой уводил разговор в сторону или уходил, сославшись на незначительный повод и старательно скрывая свою хромоту.
– Пожалуй, мне пора возвращаться, – процедила Екатерина сквозь зубы. Возбуждение, вызванное коротким использованием дара, сошло на нет, и пульсация в голове стала нестерпимой. Внутри черепа шагала тысяча солдат. Чеканя каждый шаг, напевая скабрезные куплеты и презирая законы физики, которые, тем не менее, должны были в итоге взять свое. Если голову разорвет от резонанса, Екатерина избавится от проблем со сном.
Сабуров жестом предложил ей пройти вперед. Он наблюдал за ней как за экзотическим зверьком, который, разозлившись, может и укусить. Без страха – но с разумной осторожностью.
Приподняв подол платья, Екатерина взошла в вагон и направилась к купе. Голос Сабурова настиг ее, когда она уже открыла дверь.
– Доброй ночи, Екатерина Елизаровна!
Она хотела ответить, но голову сдавил очередной спазм. Ввалившись в купе, она захлопнула дверь и едва успела добраться до туалета, как ее бурно вырвало.
Через четверть часа, когда в желудке наконец ничего не осталось, головная боль отступила. Екатерина добралась до дивана и прижалась виском к окну. Внизу, под колесами поезда копошилась непроглядная темнота, а сверху плыло ярко-синее бархатное ночное небо, звездное вдалеке от городов. Десять суток пути поезд ненадолго вырывался из темноты на солнечный свет, как дельфин из воды, чтобы потом снова погрузиться в ночь.