Поездка в ни-куда
Шрифт:
– С научной точки зрения ваша теория не выдерживает никакой критики, милейший Иван Степанович. Верьте мне, уж я-то знаю. Жизнь не имеет никакого смысла помимо того, который мы сами в нее вкладываем. Еще Декарт наглядно доказал, что лишь человеческий разум критически оценивает опытные данные и выводит из них скрытые в природе истинные законы, формируемые на математическом языке. Любые причинно-следственные связи формируются как дерево возможностей и вероятностей, линия ветвей которого приводит к однозначно предсказуемому результату. При выборе мы всегда руководствуемся собственными
– А как же чувства?
– Интуиция – это продолжение нашего эго, только в несколько иной форме. Верьте мне, я знаю.
– Хотел бы я знать, чем я руководствовался, когда, по вашим словам, сувал в трусы стриптизерше двадцать евро.
– Чужая душа – потемки, а уж ваша-то вообще темный лес. Почти сумрачный.
– На Данте намекаете? Может, моя душа – и ад, но узники, в ней заключенные, не мучаются, а мучают меня. Слушайте, у нас там ничего не осталось выпить?
– Только для вас, остался только ликер. Будете?
– Давайте; лучше что-то, чем ничего.
Скороходов медленно, по-змеиному выползает из постели, за изголовьем кровати, на полке, среди скопления порожних бутылок ищет нужную, наливает из нее в пластиковый стаканчик, что они использовали еще в поезде, и протягивает Гроссману.
– Только чуть-чуть, не налегайте, как вчера, – предупреждает он.
Гроссман молча выпивает и отдает стаканчик Скороходову. Смотрит на часы.
– Уже семь. Как думаете, можно идти завтракать?
– Да, но давайте дождемся меня и вашего друга, так сладко спящего сейчас. Нам надо себя привести в порядок.
– Тогда поторопитесь, а то мне очень хочется есть. Чертовски.
– Будите вашего друга, пока я приму душ, – отвечает Скороходов и скрывается в туалете.
Гроссман нависает над Огородовым. Тот сладко храпит с широко открытым ртом, под глазами синяки. Гроссман трогает его осторожно за плечо и шепчет на ухо:
– Вставай, Кирилл, кончай спать.
Тот не реагирует, сладко причмокивая, будто что-то вкусное сосет. Гроссман трясет его за плечо и в полный голос требует:
– Вставай, говорю, завтрак проспишь!
– Отстань, я не хочу есть, – переворачивается набок и продолжает сладко сопеть.
«Завидую ему, – присев рядом, думает Гроссман, с трудом сдерживая похмельное раздражение, – какие же хорошие нервы. Мои ни к черту, без бутылки не засну, да и сон – полная дрянь, все время какая-то чертовщина снится, как сегодня. Может, бросить пить? Тогда как работать, о чем писать?»
Появляется заметно посвежевший Скороходов, журчит, обсуждая вчерашний стриптиз. Рассказывает с подробностями, как он был на стриптизе в Лондоне и Роттердаме и чем они между собой отличались. Затем идет будить женскую половину. Возвращается с сообщением, что они уже проснулись и приводят себя в порядок. Огородов продолжает спать, Гроссман скучает, Скороходов говорит, Огородов спит.
Раздается стук в дверь: это дочь Скороходова зовет его завтракать. Скороходов уходит, оставив Гроссмана и Огородова одних.
Снова стук в дверь: это Светлана за Гроссманом. Они целуются и, обнявшись, идут на верхнюю палубу, где их ждет в ресторане накрытый шведский стол.
«Интересно,
– Тебе не кажется, что тут, вокруг нас, слишком много русских? – спрашивает он Светлану.
– Да, много, – поедая мюсли, отвечает она, ерзая на стуле, – тебя что, это тревожит?
– Да нет, просто хотелось отдохнуть от них, хотя бы за границей.
– Наверное, они хотят того же, что и мы. Я не сомневаюсь, что наше присутствие здесь их тоже раздражает.
– Н-да, русский хам никому не нужен: ни на Родине, ни здесь, ни за рубежом, – нужны только его деньги. Вообще, тебе не кажется, что мы живем в мире немного более скучном, чем те миры, которые мы сами выдумываем?
– Не слишком ли умная мысль для утра.
– Ты знаешь, я совершенно не помню вчерашний день: он у меня полностью выпал из памяти. Ничего экстраординарного не случилось?
– Ты бы поменьше общался со Скороходовым, он на тебя плохо влияет.
– О да, пьет как сапожник. Опасный человек.
– Может, тебе, Ванечка, самому себя начать контролировать, я за тебя боюсь.
– Почему?
– Ну, ты вчера вообще был сам не свой, как чужой, ты вроде бы был здесь, но вроде бы тебя и не было.
– Вчера я сочинял новый роман о немецком подростке-фюрерюнге, типа нашего пионера или комсомольца. И представляешь, я вчера встретился со своим Богом: ну, не Богом настоящим, а своим автором – тем, кто меня сочинил.
– Сочинил?
– Ну да. Нет, Светик, ты не думай, я не сумасшедший. Просто мне кажется, что все мы, как у Борхеса, производные чьей-то воли, что ли, не знаю, как правильно сформулировать, – и существуем в чьем-то воображении, следуя плану действий автора этого проекта.
– Ты действительно в это веришь?
– Ну… да.
– Тогда тебе надо обратиться к психиатру. Это называется паранойей – заболевание такое. Вполне нормальное для всех творческих людей. А еще ты много пьешь. Отсюда такие мысли.
– Ну, если бы я не пил, я бы не мог ничего сочинять. Я бы с удовольствием водку чем-нибудь другим заменил бы, да где это взять?
– Зато в Дании есть такое место, называется Христиания, так там живут самые безбашенные люди в мире – хиппи. Там можешь у них узнать, как можно достичь этой безбашенности.