Поездка за город
Шрифт:
— Тишина какая, — сказал он с тревогой в голосе, и они услыхали над собой хлопанье крыльев вылетавшей на охоту совы, потом шорох в живой изгороди, куда юркнул какой-то зверек. Оба они были горожане до мозга костей и не могли распознать того, что их сейчас окружало. Крошечные цветочки, распускавшиеся на живой изгороди, для них не имели названия. Он кивком указал на темневшие в конце изгороди деревья:
— Дубы?
— А может, вязы? — отозвалась она, и их губы слились в знак примирения с этим обоюдным невежеством.
Поцелуй взволновал ее; сейчас она была
Чтобы вернуть себе уверенность, она проговорила:
— А хорошо здесь — за столько миль от всех, кого мы знаем.
— Ну, Мик-то неподалеку.
— А он знает?
— Никто не знает.
— Все именно так, как мне хотелось, — сказала она. — Где ты достал машину?
Он широко ухмыльнулся и взглянул на нее с каким-то диким, бесшабашным весельем:
— Накопил, все откладывал из десяти шиллингов.
— Нет, правда, где? Занял у кого-нибудь?
— Да, — сказал он и вдруг распахнул дверцу. — Погуляем!.. Мы с тобой никогда не гуляли за городом.
Она взяла его за руку и почувствовала: каждый нерв в нем затрепетал от ее прикосновения. Именно это она и любила в нем: никогда не знаешь, каким он будет в следующую минуту.
— Отец говорит, ты сумасброд. А мне нравится, что ты сумасброд. Что тут растет? — спросила она, ковырнув ногой землю.
— Клевер, что ли. А в общем, не знаю.
Они чувствовали себя как в иноземном городе, где все непонятно: и вывески, и дорожные знаки; нигде никакой точки опоры, не за что ухватиться — их вместе сносит куда-то в этой черной пустоте.
— Может быть, фары включить? — сказала она. — А то как бы нам тут не заблудиться. Луны совсем не видно.
Ей казалось, что они уже отошли от машины на порядочное расстояние: ее едва можно было различить.
— Ничего, не потеряемся, — сказал он. — Как-нибудь. Не волнуйся.
Изгородь кончилась, они подошли к высоким деревьям. Притянув ветку, он потрогал клейкие почки.
— Это что, бук?
— Не знаю.
— Будь потеплее, мы могли бы заночевать тут, под открытым небом. Уж на одну только ночь нам хоть в этом могло повезти. Так нет — холодина и дождь собирается.
— А давай приедем сюда летом, — сказала она, но он промолчал.
Ветер переменился — она это явственно ощутила, — и Фред уже потерял к ней всякий интерес.
В кармане у него был какой-то твердый предмет, она то и дело ударялась о него боком. Засунув ему в карман руку, она нащупала короткий металлический корпус, — казалось, он вобрал в себя весь холод ветра, сквозь который они так долго ехали.
— Зачем ты это захватил? — испуганно прошептала она.
При всем сумасбродстве Фреда ей до сих пор всегда удавалось его сдерживать. Когда отец называл его сумасбродом, она только посмеивалась про себя, довольная сознанием своей власти над ним и уверенная, что сумасбродство это не выходит за ею же поставленные пределы. Но сейчас, ожидая его ответа, она вдруг поняла, что его сумасбродство все растет и растет, за ним
— Не пугайся, — сказал он. — Я не думал, что ты его обнаружишь.
Он вдруг стал с нею нежен, как никогда. Он прижал руку к ее груди, и от пальцев его заструился широкий и ласковый поток невыразимой нежности.
— Ну, как ты не понимаешь... Жизнь — это ад. И мы ничего не можем поделать.
Он говорил очень мягко, но никогда еще она так явственно не ощущала, до чего доходит его безрассудство: он во власти любого ветра, а сейчас налетел восточный ветер, и слова его были пронизаны колючей снежной крупой.
— У меня за душой ни гроша, — говорил он. — Не можем мы жить без денег. А на работу нет никакой надежды. — Он повторил: — Нет работы. Вывелась начисто. И с каждым годом шансов все меньше, ты сама знаешь: ведь все больше и больше людей моложе меня.
— Но для чего мы заехали... — начала было она.
У него словно бы наступило просветление, он опять заговорил ласково, мягко:
— Мы любим друг друга, верно ведь? Жить друг без друга не можем. Что толку вот так болтаться и ждать — а вдруг судьба улыбнется нам... С погодой и то не везет, — добавил он и протянул руку, проверяя, не начался ли дождь. — Проведем несколько счастливых часов здесь, в машине, а утром...
— Нет, нет! — закричала она, отпрянув. — Ужас какой... Я никогда не говорила...
— Да ты бы и не узнала ничего, — ответил он мягко, но неумолимо.
Ей стало ясно, что слова ее, по существу, никогда не имели для него решающего значения; он поддавался ее влиянию, но не больше, чем всякому другому, и теперь, когда поднялся свирепый восточный ветер, говорить или спорить с ним было все равно что пытаться забросить в поднебесье обрывки бумаги.
— Правда, ни ты, ни я в Бога не верим, — сказал он. — Впрочем, как знать, может, тут что-нибудь да есть; а уж если кончать, то лучше вот так, за компанию. — И с удовольствием добавил: — Люблю риск!
И ей вспомнилось, сколько раз — всех и не перечесть — он просаживал последние их медяки на автомат-рулетку.
Притянув ее к себе, он уверенно проговорил:
— Мы любим друг друга. Пойми, выхода нет. Доверься мне.
Словно искусный софист [3] , он знал, в какой последовательности пускать в ход доводы логики. Все они так убедительны — не подкопаешься. Все, кроме одного: «Мы любим друг друга». Вот в этом она впервые вдруг усомнилась, увидев, как он беспощаден в своем эгоизме.
3
Словно искусный софист... — Софисты — в Древней Греции представители особого направления в философии, а также профессиональные учителя философии и красноречия. В современном, обыденном значении — ловкие спорщики, умело подменяющие систему доказательств.