Поездом к океану
Шрифт:
Если только ей удастся вернуться домой. С остальным она разберется там. Возможно, даже обретет равновесие, научится находить радость в чем-то ином, чем было до того мгновения, как ее загнали, будто лошадь. Возможно, есть иные пути быть нужной и полезной, чем так бездарно и по собственному скудоумию торчать в позабытом богом краю. Она что-нибудь придумает. Обязательно. Потом.
Но ценить моменты настоящего Аньес училась только теперь.
— Можно я возьму фотоаппарат? — попросила она осторожно у своего «тюремщика». У нее пленки еще оставалось на два или три кадра, но к камере она пока не прикасалась. Пусть ей и вернули
Но были еще змеи. Удивительные змеи в высоком и будто бездонном небе Индокитая. Пятый океан, который ей очень хотелось забрать с собой.
— Нет, — замахал руками вьетнамец, ошалело глядя не нее. Видимо, подобной наглости он и не ожидал от Аньес, обычно смирной, старавшейся как можно меньше попадаться другим на глаза. Все же ожог от сигареты на лбу чему-то ее научил.
— Нет, Ван Тай злиться! — продолжал тарахтеть соглядатай. — Ты не снимать! Опасность! Смотреть — можно. Снимать — нельзя. Ты слышать? Ты меня понимать?
Конечно, она его «понимать». Что еще ей оставалось.
Только вздыхать и подчиняться. Неуемный характер давал о себе знать. Но Аньес искренно верила, что перестала быть самоубийцей. Нет, она ценила жизнь. Она всегда ее ценила, даже когда лучше бы умереть, даже после смерти Марселя, в ту пору, в которую не существовала, не была собой, а только набором членов и органов. Ценила, когда нельзя было ценить, если ты в здравом уме. Но теперь — это чувство стало особенно сильным. Почти неконтролируемым. Будто бы жить она хотела не только за себя.
Да, она «понимать» вьетнамца, приставленного к ней, и потому, лишь весело и добродушно ему улыбнувшись, двинулась в ту сторону, где парил и пел змей. Поселение здесь, на высокогорье, склоны которого опоясаны рисовыми террасами, было небольшим, и вряд ли до него так уж легко добраться. Дома располагались хаотично и оттого казалось, что очень тесно друг к другу, хотя простора здесь хватало. И все же бредя протоптанной между хижин дорогой и слыша за спиной шаги своего стража, испытывая и страх, и восторг, Аньес в каждом своем движении безошибочно улавливала невыразимые оттенки свободы, которую странным образом обрела в плену.
Йен Тхи Май, красивая улыбчивая женщина средних лет, держала в руках нити, не позволяя змею улететь, а вокруг нее собралась целая орава ребятишек, пришедших в восторг от происходящего, почти такой же сильный, как восторг рядового де Брольи. Май рассказывала что-то высоким голосом, нараспев, и детишки слушали, похохатывая — видимо, рассказ был веселым, а Аньес досадовала на то, что совсем ничего не понимает. Но все же шум ветра, переплетавшийся с голосом вьетнамки и свистом дудки высоко над головами, создавал ощущение счастья, которого на свете быть не могло. И в ее мире быть не могло. И Аньес не знала, не представляла, как рассудить, где был сон больший — вся прежняя жизнь, в котором существовали ее Тур-тан на океане, цветастый и переливающийся огнями Париж, мягкая кровать и утренние газеты. Или этот момент, когда, облаченная в простую крестьянскую одежду, просторную и грубую, однако пока еще скрывавшую пусть и не слишком разительные, но начинавшие становиться
Какая разница, о чем там, когда вот это нежное «Дин-дон», ввергает в покой и негу. Или сводит с ума ее, уставшую от ненависти и борьбы.
Потом вьетнамка, вырвавшись из стайки детей, подошла к ним с ее соглядатаем и уже иначе, нагловато, как каркают птицы, что-то сказала, но грубости или злости в голосе не было.
— Чи Май спрашивать — ты нравиться? Чи Май спрашивать — ты хотеть петь змея?
— Мне очень нравится, — закивала Аньес, глядя в глаза этой женщине и, прикоснувшись ладонью к своей груди, она проговорила: — Мне хотелось бы оставить это здесь.
В ответ вьетнамка лишь деловито пожала плечами и протянула ей две деревянные катушки — по одной в ладонь, на них были намотаны нити, не дающие змею улететь, а Аньес, принимая, подумала, что она сама — ровно как он. Прибита к земле. Пальцы ее разжались сами собой, катушки упали на землю, в траву. Змей в воздухе дернулся, издав высокий резкий звук. И так будет всегда. Никакой свободы. Это все иллюзия, что дай ей волю — и она улетит и будет лететь так быстро, что никто никогда не остановит. Ее прибило к земле.
Вьетнамка сокрушенно пророкотала что-то на своем, подняла с земли оброненные деревяшки и приглашающим жестом указала Аньес на свой дом. Та подняла подбородок повыше и направилась к ней. В хижине чи Май, наполненной разнообразным скарбом, едва ли что отличалось от того жилища, в котором здесь жила сама Аньес, лишь за тем исключением, что все было подчинено единому делу — чи Май создавала змеев. И их крылья, краски, дудки — все это занимало большую часть пространства. В дом натолкались и дети. Йен Тхи Май приготовила всем угощение. Это был ее последний день перед началом похода на юг, к морю. Она собиралась идти туда со своей дочерью, и вместе они должны были петь песни о мире, а не о войне.
Муж чи Май исчез где-то в джунглях, сражаясь с французами, и она не получала от него вестей долгие три года. И все же хотела петь о мире вместе с ветром.
Позднее, ближе к ночи, в ее честь в деревне устроили настоящий праздник, люди вернулись со своих работ, оставили занятия и стали чествовать чи Май по-своему. Аньес, хоть и чувствовала усталость, но не уходила, жадно наблюдая за ними. Столько времени она здесь, а все боялась высунуться. Теперь же оказалось, что ничего страшного, если забыть кто она и кто они. Две женщины — мать и дочь из семейства Йен — показывали свое представление, нараспев читая стихи, а Аньес, такая далекая от их странной культуры, глядела во все глаза и не могла наглядеться.
— Они отнеслись к вам как к гостье, мадам де Брольи, — услышала она возле себя голос Ван Тая, и мурашки побежали по ее пояснице от этого голоса. На нее и теперь еще накатывал ледяной ужас в те моменты, когда он оказывался рядом. Слишком мало прошло времени, чтобы воспоминания стерлись. Она непроизвольно обхватила себя руками, и сама этого не поняла до конца. Ей казалось, что она очень спокойно повернула голову в его сторону и чуть подмороженным тоном сказала:
— Я помню, что меня могла ожидать и другая участь.