Поэзия народов СССР IV-XVIII веков
Шрифт:
В дом, где лишь званых гостей и соседей честных угощают,
Стой да гляди, безобразник, не лезь, куда не пристало!
Жди терпеливо, когда соизволит тебя на гшрушку
В дом свой Кризас позвать как достойного друга-соседа.
И началось меж гостями тогда смятенье большое.
С мест повскакали они, позабыв о куренье любезном
И с перепугу роняя из рук кисеты и трубки.
Разом игру оборвали, в смятенье пришли музыканты
И под скамьями,
Те же, кто в пляске веселой носились с криком и визгом,
Остановились вмиг, перестали орать безобразно.
Песенки о петухах, о курицах и гусенятах,
Толки о волках лесных, о медведях, волах и о прочем
Разом утихли кругом, будто не было их и в помине.
Гости стояли, смутясь, и в затылках безмолвно чесали,
Соображая, как быть им, покуда Энскис обозленный,
С места сорвавшись внезапно, поленом не вооружился:
Он по бокам хорошенько Пеледу и Слункюса съездил,
Их за волосья схватил и с проклятьем вышвырнул за дверь.
Не удивляйтесь нисколько, услышав подобные речи:
И господа порой, как хлебнут по-господски чрез меру,
То же, что мы во хмелю, вытворяют, с бесстыдством таким :
Бурасов много, конечно, ведущих себя непотребно,
И особливо на шумных пирушках находятся дурни,
Что болтовней своей крестины и свадьбы позорят.
Но не подумайте вы, что барин любой постоянно
Благочестивые речи ведет, поступает пристойно,
Эх, и средь них немало таких пьянчуг-сквернословов,
Шутку мужичью на людях сболтнуть ничего им не стоит.
«Эх,— отозвался Причкус,— уж столько в шульцах служу я,
Что именитых господ мне дела и нравы знакомы.
Что запримечу, завижу, спешу на ус намотать я.
Вот и намедни случилось, как барин с письмом наказал мне
Сесть на коня и скорей к советнику главному съездить.
Много их там к нему понаехало, пьяниц отпетых.
Как подобает слуге, я шапчонку убогую сдернул
И, поклонясь по-простецки, письмо хозяину подал.
Освободившись, я тотчас ввалился в открытую кухню,
Чтобы один разок поглядеть на барские яства,
Правда, мозолить глаза господам именитым привык я,—
Езжу вот так не впервой, и уже не берет меня робость.
Дюжих трех поваров я приметил — один, страховитый,
Ястреба там потрошил, черноперую птицу чудную,
Цельного зайца другой раздирал ногтями кривыми,
Веришь, живых червей выковыривал он из желудка,
Третий, какую-то вдруг чудную посудину взявши,
Кучу поганых жаб на блюдо вывалил разом,—
Нынче, слыхать,
Очень я долго смотрел: вдруг почуял — душу воротит.
Выскочив тотчас на двор, у распахнутой двери сблевал я
И, облегчившись, опять к господам в покои вернулся.
Только о том, что стряслось, не обмолвился даже и словом;
Знаете сами небось, как глумятся баре над нами,
Ну и вдобавок меня по зубам бы, может, хватили.
Вот почему, вернувшись, тихонько я в угол забрался,
Чтобы глядеть, как в гостях угощаются важные баре.
Множество всяческих блюд повара сготовить успели,
Дым коромыслом стоял, и усадьба насквозь провоняла.
Слуги сбежались гурьбой, проворно засуетились,
Вилок, тарелок, пожей натащили, на стол собирая,
Уйму потом нанесли и жареных яств и вареных.
Грубые руки свои на груди сложил я, как должно,
Барских горячих молитв в простоте ожидая душевной.
Вижу, садятся за стол, придвигают тарелки поближе,
О небесах позабыв, за ножи да ложки берутся,
Яства за обе щеки уплетать принимаются дружно.
Сколько на свете живу, не видал безобразья такого.
Крикнуть с досады хотелось, поверишь—насилу сдержался,
Но, поразмыслив о том, что кричать мне здесь не пристало,
Зa дверьми схоронился, проклятьями стал втихомолку
Сыпать такими, что даже собаки в голос завыли.
«Ах, брюхачи господа! Ах, безбожники! Стыдно вам, что ли,
Набожно руки сложить и, как водится, на небо глянуть,
Прежде чем к жирным кускам тянуться, пасти разинув?
Мы — заскорузлый народ, бедняки в дырявых лаптишках,
Сколько мы терпим и как помыкают нами жестоко,
Часто кишки набиваем сухими корками только,
Душу свою веселим одним кваском жидковатым,
Но и за это творцу благодарность шлем каждодневно.
Вы же, бездельники, вы, наедаясь обильно и сладко,
Толстые брюха свои рейнвейном переполняя,
Господа бога и вовсе в речах поминать перестали.
Иль не боитесь ничуть за столом икрой подавиться?
Или надеетесь вы, что минуют вас громы господни?»
Так поразмыслив и в руки письмо получив, из покоев
Кубарем вылетел я, себя не помня от страха,
Клячу свою подхлестнул и скорей восвояси убрался».
Да, времена подошли нечестивые! — вымолвил Сельмас.—
Всюду, куда ни ткнись,— шельмовство одно, да и только.
Баре и слуги, глядишь, все в пекло лезут да лезут.