Погаснет жизнь, но я останусь: Собрание сочинений
Шрифт:
В «Перевале» Слетов ближе всего сошелся с Лежневым и Катаевым. Охотничьи подвиги Зарудина и Губера его не интересовали, но были у него свои увлечения. В юности он мечтал о карьере певца. В первые годы революции учился в какой-то музыкальной студии. У него был неплохой баритон. Его повесть о скрипичном мастере родилась не случайно, на досуге он не только играл на скрипке, но и организовал у себя на квартире маленькую мастерскую — делал скрипки. Дерево как материал он чувствовал и любил, знал некоторые тайны лакировки. В его повести есть глубокое понимание мастерства:
«…Слов нет, дорогое дерево повысит качество инструмента. Но если рисунок его
И еще:
«Да, если хочешь, я скажу тебе, в чем тайна мастерства: работай над каждой вещью, над каждой мелочью с пылкостью любовника, с сердцем матери, которое каждого, самого хилого и недоношенного ребенка выходит и выкормит. С мудростью отца, который твердо ведет их к зрелости. Помни, что всё созданное тобой имеет над тобою же непобедимую власть, — так дай же ее прекрасным вещам, они тебя переделают по-своему».
Все высказывания скрипичного мастера Луиджи об его искусстве даны Слетовым с предельной словесной яркостью. Быть может, они даже слишком нарядны и красивы. Большой художник о самом своем дорогом и главном скажет, пожалуй, проще и скромнее; свою исповедь он умышленно прикроет грубостью интонаций. Но Слетовскому Луиджи так же, как его автору, не свойственна подобная стыдливость, оба они говорят о своем искусстве чересчур пышно.
Абрам Захарович Лежнев с присущим ему темпераментом преувеличил значение этой повести. Он увлекся своим сопоставлением «моцартианства Луиджи и сальеризма Мартино». Он проглядел, что эти, казалось бы, совершенно противоречивые образы — Луиджи и Мартино — прекрасно уживались в самом Слетове.
Почти все пороки Мартино, за исключением его тупости и кровожадности, Слетову легко было найти в самом себе, они были свойственны его характеру в не меньшей степени, чем жреческое высокомерие Луиджи, говорящего о своем искусстве.
В угоду властям предержащим Слетов сделал из мастера Луиджи активного безбожника, а его незадачливому ученику, негодяю и тупице, дал костюм солдата воинствующего католицизма. Этот дешевый трюк, который, несомненно, снижает художественную ценность повести, лишний раз доказывает, что психологический образ Мартино не был чужд автору «Мастерства».
Как в произведениях своих, так же и в личной жизни Слетов не умел и не хотел быть искренним. Он с одинаковым успехом мог в широкой литературной общественности играть роль беспартийного активиста, а внутри Содружества проявлять благородное негодование в защиту Воронского (с которым, кстати сказать, его не связывало никакое приятельство).
Кое-кто из писателей, сочувствующих «Перевалу», были убеждены, что Слетов является секретным сотрудником НКВД и что вошел он в Содружество по специальному заданию.
В поведении Петра Владимировича, несомненно, было многое, что давало повод предполагать о его тайных обязательствах. Однако утверждать подобное обвинение только на основании чьих-либо предположений всё же невозможно.
Меньшая братия
Кроме писателей, о которых мы говорили выше, в «Перевале» до самой его ликвидации состояли еще четыре литератора: Ефим Вихрев, Д. Семеновский, Глеб Глинка и Ник. Тарусский. Меньшой братией являлись они не по возрасту и не по дарованиям, а лишь по положению своему в отношении к «Перевалу». Писатели эти поддерживали дружеское общение с основными перевальцами, но по тем или другим мотивам ведущей роли в «Перевале» не играли, и перевальские влияния сказывались на них тоже весьма слабо. Происходило это главным образом потому, что каждый из этих писателей имел свой особый круг интересов вне «Перевала» и был повернут к содружеству не всем существом, а лишь одной своею гранью.
Так, например, имя Ефима Вихрева связано не столько с «Перевалом», сколько с художественной артелью бывших иконописцев села Палех.
Ефим Федорович Вихрев родился в рабочей семье в 1902 году. В юности он принимал участие в революции и до самой смерти оставался членом ВКП (б). Но по всему душевному складу своему Вихрев не был похож на члена партии – это был человек, которого в обывательской среде принято считать чудаком. Был он тихий, слегка заикающийся, с одним быстрым и темным глазом, на другом — густое беспросветное бельмо. Но под всей его неказистою внешностью таилась непрерывная восторженность. Писал он стихи и маленькие рассказы. На всю жизнь ушибла его статья А. Блока «Линия и краска», по-детски поверил он, что всякий человек может и должен заниматься живописью для самого себя. Беспомощно, но страстно писал маслом, потом заинтересовало его народное художество. Случайно набрел он на Палех и с тою же страстностью весь отдался широкой популяризации палехского искусства.
С мастерами русских лаков Ефим Федорович сдружился крепко, всячески заботился о них, гостил у них ежегодно по многу месяцев, добросовестно собирал их высказывания о своем искусстве и, наконец, в 1934 году выпустил книгу «Палешане».
В «Перевале» Вихрев говорил только о палешанах, многих перевальцев возил с собой в знаменитую художественную артель, знакомил с мастерами: Иваном Голиковым, Вакуровым, Закановым, Аристархом Дыдыкиным.
Здоровье у Ефима Федоровича было слабое. Весной в 1936 году во время своего пребывания в Палехе он простудился и там же скончался на руках у своих любимых мужицких художников. Могилу ему отвели около самой церкви, в ограде, где обычно палешане хоронили только самых знаменитых своих односельчан.
Димитрий Семеновский — поэт, родился и жил постоянно в Иваново-Вознесенске. Отец его священник. Семеновский был много старше любого из перевальцев. Первый сборник его стихотворений в свое время был одобрен Александром Блоком. Писал он исключительно лирические стихи. В партии не состоял. Характер у него был робкий и нелюдимый.
Изредка, когда случалось Семеновскому приезжать в Москву, появлялся он в «Перевале», но на собраниях содружества был молчалив, мечтательно-задумчив.