Погонщик волов
Шрифт:
— Надо их связать, — говорит кто-то.
Бульке пытается запихнуть высунутый язык Мюллера обратно в рот. Со стороны это выглядит так, будто он чем-то насильно кормит Мюллера. Одна из женщин отгоняет фартуком мух, которые садятся на тело.
По кухне расползается неприятный запах. В углу молча стоит Фердинанд.
— Он умер? — спрашивает Лопе.
Фердинанд кивает.
Мать встревожена:
— Скажите мне, люди добрые, куда подевался мой старик?
К парикмахеру отец ходил вместе с Мюллером.
—
— А потом прямиком потопали к Тюделю, — сообщает фрау Венскат.
— Ему ж у Тюделя ничего не отпускали, — говорит фрау Бремме и кашляет дребезжащим кашлем.
— То-то и оно, — комментирует лейб-кучер Венскат, — они загодя уговорились. Мюллер, — и при этих словах Венскат торжественно обнажает голову, — Мюллер дал свои деньги Липе, а Липе потом заказал на двоих и сделал вид, будто угощает Мюллера. — Венскат снова приподнимает шляпу. — Тюдель ничего не мог поделать.
— Да, но куда делся Липе, когда они оба набрались? — спрашивает кто-то.
Тут выясняется, что смотритель Бремме видел, как оба слонялись неподалеку от пруда. Он еще прочитал им по этому поводу Нагорную проповедь. Липе Кляйнермана — как и всегда во хмелю — обуяла гордыня, и он сказал: «Захочу и пройду по водам, через пруд, стало быть. Нынче у нас воскресенье, тут мне никакой смотритель и никакая сволочь не указ». А кучер Мюллер стал при этом тихий и маленький.
— Он плакал, — продолжал смотритель, потому что все взгляды устремлены теперь на него, — плакать плакал, но ведь кому могло прийти в голову, что он… Я же хотел как лучше. Я же думал о жене и детях.
— А с чем мы остались теперь, боже милостивый, — рыдает фрау Мюллер, прижимая своего отпрыска к грубой куртке из мешковины. — Старшие-то пристроены, а вот малыш! Ну какая вам забота, пьет он или нет? В конце концов это мое дело и больше ничье. А он был хороший человек… Да, да, очень хороший, могу повторить еще раз. Получше иных прочих, которые здесь стоят.
Венскат пытается успокоить фрау Мюллер, а Бремме потихоньку шмыгает за дверь, и фрау Бремме, словно тень, следует за ним.
— Мне от этого толку мало, пока я не узнаю, куда подевался мой старик, — говорит мать. — Дети, ступайте домой, — приказывает она, а сама уходит в деревню.
С тех пор как управляющий последний раз застукал Бремме в амбаре, когда тот насыпал себе в мешок зерно для покрытия долгов за жевательный, а также курительный табак, он решил хранить ключи от амбара у себя. Поднимать крик управляющий не стал. «Да и не мог, — объясняет смотритель булочнику, — я сам помогал ему тащить мешок с зерном в Ладенберг, туда, где он купил себе большой письменный стол».
Смотритель дольше прожил в этом имении, чем управляющий. Он начинал погонщиком
В те времена у них был устроен наклонный желоб, по которому овес ссыпался из амбара в сусек. В войну желоб перекрыли, потому что слишком завлекательна была эта дыра для воров. А ключ смотритель Бремме взял тогда себе. Нынче, когда у них новый барин и новый управляющий, кучерам выдают зерно по мерке. И они сами должны тащить его в мешках с чердака. И пусть новый управляющий держит ключ под подушкой, сколько его душеньке угодно, Бремме без всяких ключей изловчится взять столько зерна, сколько ему нужно.
— Вот теперь и сгоняй, — говорит он своей вечно хворой жене, когда они выходят от Мюллеров. — Сейчас весь народ возле тела. Мешок лежит больше к середине, в аккурат под кучей сечки.
Фрау Бремме, покряхтывая, идет в закром, где сечка. Она прихватила с собой большую корзину. Имеет она в конце концов право набрать для курятника корзину сечки, или это теперь тоже запрещено?
Чуть покашливая, фрау Бремме шарит руками в мелко нарубленной овсяной соломе. Она запускает руку поглубже и натыкается на что-то твердое. Твердое? Да это же сапог! Фрау Бремме хватается за него.
Но в нем… в нем внутри нога! Господи Иисусе! Кха-кха-кха! Вся посинев от кашля, фрау Бремме с воплем мчится в усадьбу. Работники вместе с парикмахером Бульке вываливаются из кухни Мюллеров. Тело остается в полном одиночестве, и только жирные мухи жужжат над ним.
— Там… кха-кха… там, в закроме… — выкрикивает фрау Бремме.
— Стало быть, и Липе тоже? — сочувственно осведомляются женщины.
— Я же говорила, я же говорила, — причитает фрау Мюллер, — они одного за другим загонят в гроб.
Но парикмахер Бульке уже потянул за сапог.
— Это не мертвые кости, это живая нога, она же гнется!
Когда общими усилиями они извлекают Липе из сечки, у того крайне недовольное выражение лица.
— А, чтоб вам! Уж и вздремнуть человеку нигде нельзя, — плаксивым голосом жалуется Липе.
— Ты ж мог задохнуться, — говорит Бульке и с помощью Венската пытается поставить Липе на ноги.
— Вот чертовщина, — кряхтит Липе, — полдень-то уже прошел или нет?
— Господи, да кто в полдень удавился, тот уже… — каркает одна из женщин.
— Тс-с-с! Грех шутить! — перебивает ее другая. — Уж такая беда с Мюллером, такая беда…
Молчание.
— А что с Мюллером? — любопытствует Липе и, покачиваясь, пытается стряхнуть облепившую его сечку.
— Повесился он, вот что. И зачем ты только давал ему пить?
Молчание. Липе тупо таращится на всех пьяными глазами.
— Беги на пруд, скажи матери, что отец нашелся. — И Фердинанд дает Лопе щелчок.