Погоня

Маслюков Валентин Сергеевич

Попеляны между тем день ото дня становились многолюдней, по дорогам пылили подводы с припасами, поварня источала одуряющие запахи пареного и вареного. Почтеннейший объедался, хотя приходилось делить достатки с целыми полчищами безродных пришельцев. Бездомные коты и собаки все прибывали, собираясь по добрым вестям с ближних окрестностей и даже из самой столицы. Наконец стали прибывать и послы: по обсаженной липами дороге от ворот сада к подъезду низкого дворца, похожего на украшенное множеством затей печенье, потянулись скороходы, загромыхали кареты, скакала блистательная великокняжеская конница, где-то пели трубы, гремели барабаны и катилось громогласное «ура-а!»

Обаяние могущества и славы, волнительные надежды вызывали на глазах Почтеннейшего слезы. Взобравшись на вершину огромного дуба, с особой остротой

ощущал он свое шаткое, опасное положение перед лицом великой волшебной силы.

Два с половиной часа с перерывами продолжалось шествие чудно наряженных посольств, шествие шелковых халатов, тюрбанов, перьев, неправдоподобного покроя кафтанов самых кричащих, поражающих глаз расцветок.

Своим чередом распорядитель празднества выкликнул и принцессу Нуту, что нисколько не удивило Почтеннейшего, который давно уж перестал разбираться во внутренних взаимоотношениях и счетах двора. Маленькая, прибывшая без всякого блеска принцесса прошла по ступенькам широкой лестницы между рядами неопределенно притихших дворян. Она не глядела по сторонам — тем поверхностным, рассеянным словно бы взглядом, который, однако, умеет подмечать признаки восхищения и любви в глазах подданных, она не улыбалась — многозначительно и ласково, словно бы узнавая и привечая каждого в блистательной, на один образец толпе, не было в ней ни нарочитой, выставленной напоказ скромности, ни гордого достоинства известной всей стране страдалицы; подобрав темно-синее до черных ночных переливов платье, она поднималась к распахнутым золотым дверям так просто и непритязательно — разве чуть-чуть торопилась — что, казалось, появление бесследно исчезнувшей в свое время и мятежно объявившейся принцессы с ее ломаной недоброй судьбой никого не должно было волновать и уж меньше всего волновало саму Нуту. По правде говоря, Почтеннейший, хотя и слышал глашатая, сообразил, что эта маленькая женщина в темном принцесса, тогда только, когда заметил в ее гладко уложенных волосах крошечный, словно бы детский венец.

Великая государыня Золотинка прибыла со своим особым двором; непомерно растянувшаяся вереница карет, величие конных дворян, торжественная суета придворных — волнующая преданные сердца пышность затмила все, что видели в Попелянах в это утро. Карета остановилась, седовласые вельможи раскрыли дверцу, спустили подножку и настала напряженная, исполненная благоговейной сосредоточенности и ожидания тишина… Ропот восхищения сопровождал выход первой красавицы государства. Одетая в серебристое и серое с темно-синими крапинами, она блистала, как холодная утренняя звезда на озаренном небе; в солнечных ее волосах сиял венец заметно больше того, что достался Нуте.

После большого перерыва далеко за полдень в истомленные ожиданием Попеляны прибыл хозяин. Холодным ветром повеяло по вершинам деревьев, и словно бы вздох — облегчения, ужаса? — прошелестел по всему саду, где праздными кучками слонялись назначенные к встрече дворяне, подтянулись ряды стражи, кто-то куда-то бежал, слышались приглушенные крики и распоряжения, потом после быстрой опасливой суматохи наступило зловещее затишье.

За отрядом витязей в медных доспехах бежали скороходы, и загрохотала тяжелая и длинная, с провисшим брюхом, колымага. На запятках ее мерзким грязно-зеленым клубком копошились узловатые чудовища с низкими лбами и похожими на корявые сучья конечностями.

Едулопы изрядно смутили затаившегося в листве кота; голова шла кругом, как перед прыжком в бездну. Больше Почтеннейший ничего уже не способен был соображать, он начал спускаться к дуплу, где хранил волшебные вещи пигалика.

Карета остановилась далековато, широкая выпуклая крыша ее оказалась за пределами самого отчаянного прыжка, и пока Почтеннейший примерялся, прикидывал, как проскочить между ног окруживших карету дворян, оттуда из скрытого занавесями нутра выпрыгнули на волю два черных длинноногих пса.

…И дальше Почтеннейший только наблюдал, страдая от унизительного бессилия. Расторопные, несмотря на дородность, вельможи приняли под руки одетого с княжеской роскошью старца — тот так и просел под тяжестью золота и узорочья! — и бережно, с выражением величайшей ответственности на лицах повели во дворец при торжественном безмолвии стоящих в несколько рядов придворных.

Позднее, когда красочные толпы дворян перед широкой лестницей

подъезда поредели, осталась только стража и челядь, из внутренних покоев дворца послышалась обеденная музыка, медоточивые звуки гудков и труб, призванные, очевидно, усластить поданные на столы блюда. Приторные наигрыши эти лишь разжигали в Почтеннейшем горечь переживаний. Нужно было что-то делать, искать пути и подходы, хотя не оставалось сомнений, что собаки ни на шаг не отойдут от хозяина — сознавая свое особое, исключительное положение, они предано ловили взгляд самодержца.

Обескураженный кот спустился с дерева. Он долго кружил вокруг дворца, укрываясь в кустах и цветочных зарослях, пока не нашел раскидистый ясень, с могучих ветвей которого, простиравшихся до самой крыши, увидел внутренность пиршественной палаты. Перебегая по ветвям, чтобы заглянуть в освещенное большими окнами помещение, Почтеннейший распознал государев престол — величественное кресло под парчовым навесом, отдельно устроенное место государыни и несколько в стороне, но тоже на возвышении за отдельным столиком принцессу Нуту.

Перед столом государя, пристально оглядывая всякого подавальщика с блюдом, слонялись все те же псы гладкой, как у крыс шерсти, гнусные поджарые псы с тощими долгими лапами и тяжелыми, как топор, мордами. За резной спинкой государева кресла беспокойно переминались едулопы в коротких кольчугах на голое тело — из-под оборки тусклой меди выглядывали волосатые зады. Едулопы не нравились Почтеннейшему, который угадывал в этих уродливых, словно покрытых тиной, чудовищах холодную склонность к мучительству, достойную даже ветрогонов-мальчишек. Но собаки… сытые, вконец оборзевшие на государевой службе, скользкие, как огромные крысы, собаки с тупыми мордами… эти собаки заставляли его ежиться. Злобные, готовые в мгновение ока растерзать всякого едва зазевавшегося кота псы лишали Почтеннейшего и мужества, и сметки.

Ровный и, чудилось, раболепный гул, лишь отдаленно напоминающий пиршественное веселье, стоял в просторной под легкими прорезными потолками палате, где волею всемогущего слованского государя собрались послы Мессалоники, Актрии и Куйши, трех сопредельных государств, которые имели надобность в добрососедских отношениях с Толпенем.

Опаснее всего, несомненно, представлялось положение северной Куйши. После окончательного покорения Тишпака войска слованского оборотня вышли на берега мелководного Алашского залива, который никак нельзя было рассматривать надежной преградой на пути к Куйше. А захват Амдо сделал положение этой страны и вовсе безнадежным: теперь только десять поприщ, десять дней пути по северному берегу Алашского залива, который называли морем лишь по недоразумению, отделяли передовые отряды Рукосила от границ богатой мехами и золотом Куйши. Говорили, что дальние ее границы терялись в бескрайних темных лесах и болотах, где обитают люди с песьими головами. На обширных пространствах слабозаселенной, дикой Куйши можно было бы разместить несколько Слований. Понятно, что у Куйши не было надежды уцелеть. Сказочные богатства Мессалоники делали уязвимым положение и этого королевства, надежно огражденного, казалось бы, труднопроходимым Меженным хребтом. Что касается Актрии, этот не слишком обширный остров с его вечными никому не понятными междоусобицами просто не принимался в расчет как нечто дельное и заслуживающее внимания.

Именно поэтому, наверное, бедное и немногочисленное посольство Актрии пользовалось в Толпене наибольшим почетом, Рукосил не называл Актрийского короля иначе, как своим дорогим и любезным братом. Сдержанно учтивое отношение встречали послы Мессалоники, представители Куйши подвергались утонченным унижениям, которые они принимали с достоинством обреченных.

По старозаветному обычаю государь оделял гостей кушаньями. Восемь дюжих слуг внесли в палату огромную воловью кожу с ручками, на которой дымились и парились пряными горячими запахами груды вареного мяса. Натягивая кожу в стороны, восемь человек не могли оторвать ее провисшего чрева от полу, как ни напрягались могучими спинами и затылками, как ни упирались, все вынуждены были тащить ее волоком. Дородный осанистый кравчий в чине боярина с короткими вилами в руках, лишь немногим отличными от тех, какими орудуют крестьяне, сопровождал эту горячую груду мяса, чтобы раскладывать по тарелкам лучших гостей.