Поговори со мной мама
Шрифт:
В современной научной литературе все чаще встречается понятие «личностная идентичность», речь о человеке в возрасте от двенадцати до двадцати лет, когда происходит самоопределение. У подростка в этом возрасте формируются личные ценности и идентичность. Кто я? Какие у меня убеждения? Что мое, а что навязывают другие? Стабильная обратная и положительная связь от семьи в этот период помогает самоопределиться, но для этого нужны устойчивые ролевые модели у родителей. Если же вокруг раздрай и сумбур, у ребенка формируется смещение ролей.
Мои одноклассницы говорят, что я никогда не говорила плохо о своей маме, но, приходя домой, я все-таки не отмалчивалась и адресовала ей, глядя в глаза, очень прямые и неприятные послания. О своей ненависти, неприятии контроля и о решительности, которой преисполнена, если она будет меня ограничивать. При очередном скандале я припомнила маме, как она отлупила меня в детстве, и сообщила, что, если она решит повторить такую
К сожалению, все это происходило именно в то время, когда не стало старшего брата, факт моего взросления и смерть Олега совпали и наложились друг на друга. К Олегу ни я, ни Максим привязаны не были, он всегда был отдельно от нас. Когда его не стало, тяжело было только маме, мы же с Максимом просто были растеряны, но внутренних страданий это нам не приносило. Напротив, то, что маму так замкнуло на его уходе, – нас злило. В силу слишком юного возраста мы не думали об этом с позиции, а что чувствует мать, которая хоронит свое дитя. Помню, как было неловко, когда на похоронах Олега мама вдруг начала выть, лично мне хотелось провалиться сквозь землю от стыда. Боже, какой позор, вот это представление, зачем она так переигрывает? В том возрасте я думала именно так. Ее скорбь мне была непонятна и то, как она ушла в себя и перестала на нас с Максимом обращать внимание, тоже. Я взрослела, бунтовала, отстаивала свои границы, а потом и вовсе ушла в такой внутренний раздрай, который меня повел по кривой дорожке.
Мамина записка о смерти Олега, 1998 г.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ: Неправильное и скверное решение
Мой первый сексуальный опыт оказался неудачным. Мальчика звали Алексеем, мы встречались совсем недолго, но на предложение прийти к нему в гости и попить пива я согласилась. В пиво Алексей украдкой добавил какие-то таблетки. Потом ничего не помню. Я очнулась, когда за окном уже было темно, и обнаружила у себя между ног кровь и сперму. Меня это не шокировало, обиды я тоже не испытала. Осталось только непонимание: зачем он сделал это таким странным образом и почему не проводил меня до дома. Наша дружба с Алексеем на этом закончилась. Я ушла от него одурманенной, по дороге домой видела на небе огромную красную луну и подлетающих к земле пришельцев. Когда зашла в квартиру, мама накинулась на меня с расспросами, почему я задержалась, на часах было одиннадцать ночи. Я тогда сказала, что заблудилась, и это было чистой правдой, потому что Набережные Челны поделены на комплексы, в которых дома очень похожи друг на друга. В тот вечер я блуждала под действием наркотиков между одинаковыми домами и не могла определить, какой из них мой. Зато помню девушку, которая подошла, когда я упала на землю и заплакала. Я объяснила ей, что не могу найти дорогу домой, и она меня проводила.
Странное было время тогда, с чередой глупых историй. В четырнадцать лет я уже покуривала и тайком пила пиво с девчонками. Мы не напивались до одури, денег у нас на это не было. Если кому-то удавалось купить пачку More или Parlament’а – мы шиковали, но чаще это был все-таки Bond или «Прима», а иногда подобранные с земли окурки. Пиво покупали, конечно, самое дешевое. И нам все это с легкостью продавали в ларьках, потому что мы выглядели старше своего возраста. Выглядеть старше помогала украденная на рынке косметика. Огромные, жутко налаченные челки с начесом, черная помада и густо подведенные глаза определенно накидывали нам несколько лет сверху. Впрочем, так выглядели не только мы, а почти все наши сверстницы. Это было модно.
Спустя несколько месяцев я с подругами отправилась на вечеринку к двоюродному брату одной из одноклассниц. Родной брат Ксюши был сильно старше и очень строг к ней. Ее двоюродного брата мы воспринимали точно так же, как и его, и считали, что ничего плохого на той вечеринке случиться не должно. Но все напились, и когда мне стало плохо, я ушла полежать в соседнюю комнату. Остальное знаю только со слов одноклассниц. Одна из них пришла на вечеринку позже остальных и, когда среди гостей не нашла меня, отправилась на поиски в соседнюю комнату. Там она обнаружила пыхтящего двоюродного брата Ксюши уже на мне. Она вытянула меня из-под парня и устроила скандал, хотела вызвать милицию. Но говорит, что я сама тогда испугалась и отговорила ее. Таким оказался мой второй сексуальный опыт. Оба раза я была без сознания, и что такое секс, вопрос очень волнительный для подростка, я так и не понимала. Фактически да, но по эмоциям и ощущениям – в голове никакой информации.
На третий раз я согласилась уже сама, из любопытства. Опыт оказался болезненным и неудачным, я была очень
В этот же период у нас с мамой произошел конфликт, который изменил всю мою жизнь. В день молодежи в Татарстане проходят народные гуляния, все собираются на Майдане. Из кафешек и с площади орет громкая музыка. Народ отдыхает и веселится. В тот день мама разрешила мне задержаться на празднике до полуночи. Но мы с девчонками припозднились, и я вернулась в два. Попасть домой не смогла, на мой звонок в дверь мама не открыла. Брат Максим потом рассказывал, что слышал, как кто-то приходил ночью, но ему было лень вставать. Ключей почему-то у меня с собой не было. Этого я не помню. После нескольких звонков и тишины за дверью я отправилась к своим подружкам в соседний квартал. Мы вместе гуляли на Майдане до этого и разошлись у моего дома. Моему появлению они не удивились, мне и раньше удавалось отпрашиваться у мамы и оставаться у них с ночевками. (Однажды мама даже отпустила меня к Эльмире с Эльвирой в деревню за 200 километров, встречать Новый год. Сестры-татарочки были моими близкими подругами, наши мамы нам доверяли.) Я дошла до них среди ночи, и мы легли спать. А утром нас разбудил телефонный звонок. В трубке был голос моей мамы. Она резко и раздраженно велела мне явиться домой.
Фотографии мамы в юности и меня в детстве, у бабушки в квартире.
Через полчаса я была дома и понимала, что сейчас разразится новый скандал. Мама рассказывает, что сил на конфликт у нее не было. Она долго не могла уснуть ночью, волновалась, а утром проснулась разбитой. То, что я приходила ночью и звонила в дверь, – она не слышала и по сей день это отрицает. Но говорит, что срываться на меня все равно не планировала. Главное ведь, что вернулась целой и невредимой.
Я пришла домой уже взвинченной от волнения перед предстоящими нравоучениями. На мне была чужая одежда (мы с девчонками часто менялись нарядами). Мама сделала мне замечание по этому поводу, я грубо ответила – она сорвалась. Мама схватила металлическую трубу от пылесоса и стала бить меня по ногам. Я от ярости и боли перешла на мат. Кричала, что никогда ей этого не прощу. Когда мама, наконец, остановилась, мои ноги, руки и спина были в красных полосах от ударов. Я ревела белугой и кричала, что, подняв на меня руку, она сделала свой выбор. Теперь я ухожу из дома, и она меня больше никогда не увидит. Примитивный такой подростковый максимализм. Мама сказала: «Хорошо, но ты не заберешь из этого дома ни одной вещи, потому что ничего твоего здесь нет».
Я ушла. В одной футболке и трусах. Ни обуви, ни одежды у меня с собой не было. В соседнем подъезде жила моя приятельница. Мы были не очень близки, но иногда общались. В тот момент я решила отправиться именно к ней. В подъезде я перевела дух. Переоделась в то, что она мне одолжила, а спустя пару часов снова вернулась в дом к Эльмире с Эльвирой. К вечеру следы ударов на моем теле стали багровыми и жутко болели. Первые дни я провела у одноклассниц, а потом начала шататься по улице, как брошенный пес.
Я часто спала там, где застанет ночь, иногда удавалось это делать у подруг и всех более-менее знакомых девочек. Но через какое-то время мамы подружек стали интересоваться, что происходит и почему Аня не ночует дома. Постепенно все двери передо мной закрылись. Осталась только подруга Катя, которая жила без мамы, со старшей сестрой. С Катей мы вместе шарахались по улицам и впутывались в разные сомнительные истории.
Однажды мы с ней прятались от пацанов в лесу. Стояла глубокая зима, и мы хоронились в сугробах, за деревьями. У нас с Катей была договоренность: если знакомимся с новыми ребятами и принимаем приглашение сесть к ним в машину, то, пока едем и общаемся, принимаем уже окончательное решение. Для этого у нас был шифр: мы незаметно брали друг друга за руку, и каждая должна была стукнуть большим пальцем по большому пальцу другой. Одно нажатие означало «Да, ребята мне нравятся», двойное нажатие значило «Мне они не нравятся, валим отсюда». Если хотя бы одна из нас нажала два раза, это значило, что мы смываемся. Обычно мы это делали под предлогом остановить машину, чтобы сгонять в кусты по нужде. Но на этот раз пацаны попались на таком кураже, что они уже везли нас куда-то загород, в дом отдыха и нашего согласия не спрашивали. Мы поняли, что надо быстро смываться и с трудом уговорили ребят остановить машину. Кругом лес, темнотища, собачий холод и сугробы под два метра высотой. Мы отходим в сторону через дорогу и пробираемся через сугробы поглубже, чтобы спрятаться. Спустя время пацаны выходят нас искать, но лезть в сугробы им не хочется. «Да черт с вами, тупые курицы, замерзайте здесь, если вам так хочется», – кричат они и уезжают.