Пограничники
Шрифт:
Жена офицера-пограничника с двумя ребятишками уходила от немцев. Позади горела застава, где был муж ее и его товарищи. Оттуда доносился лязг гусениц, выстрелы, лай собак… Ночью она спрятала детей в копнах сена, а когда они уснули, зарылась в другую копну и задремала.
Утром на нее наткнулись немецкие автоматчики и застрелили. У детей хватило сообразительности не закричать в это время.
Их нашел дед из ближнего села и, таясь, привел домой:
— Бабка, бог дал нам диток.
От немцев их удалось скрыть, а эсбисты в конце концов пронюхали и явились:
— У тебе большевицки диты ховаються?
—
Били деда и бабку шомполами. Дед выдержал, а бабка в конце концов созналась. Пришел тогда Волк с подручными, и у них были шворки…
— Дитэй, дитэй зачем удавыв? — снова спрашивает Дядюн.
— Такий був наказ, — следует ответ.
— Почему тоби далы псевдо «Вивк»? — только один вопрос задал генерал Строкач.
— А у меня образина похожа, — и он усмехнулся, точно волк оскалился.
Не колеблясь, утвердил генерал решение суда: расстрелять…
Это произошло уже после взятия Рудого.
Брали его в Корытнинском лесу уже в разгар зимы. Когда сотня, сопровождавшая сани с больным тифом Рудым, втянулась в лес, войскам, расположенным в огромном по размерам оцеплении, генерал Строкач приказал начать сжимать кольцо. Приказ был категорический: брать бандеровского генерала только живым. В этом заключался смысл всей операции. Сотня шла верхом на лошадях. Опытные пулеметчики, прошедшие в пехоте всю войну насквозь, быстренько отсекли охрану от саней. Под убийственным кинжальным огнем бандиты полегли все. Осталось у саней, запряженных тройкой, человека три-четыре. Они начали отстреливаться и скоро были перебиты, но в это время возница оголтело погнал тройку по дороге навстречу цепи наших солдат в маскхалатах, идущих от опушки с автоматами наперевес.
Другого ничего не оставалось — майор Дядюн приказал снайперу снять лошадь, лучше коренника. Хлопнул выстрел, и сани в клубе снежной пыли остановились. Конь бился в упряжке, другие дико рвались. К саням подбежал командир автоматчиков, молодой лейтенант: «Клади оружие, гад!» — и тут же упал, сраженный несколькими пулями. Возница (потом оказалось — это была женщина-врач) выстрелить больше не успела — по ней ударил из своей винтовки снайпер.
В куче тулупов на санях лежал кто-то, вытянув желтую, неживую руку. Развернули тулупы. Показалось худое воспаленное лицо в ржаво-рыжей бородке, спутанные красные волосы прикрывала полковничья папаха с золотым трезубцем. Открылись глубоко запавшие светлые глаза, оглядели без страха всех, кто окружил сани:
— Эх, подлюки, командующего в плен сдалы…
— Кто ты? — спросил майор Дядюн.
— Я Кайдаш — Рудой, командующий группой УПА «Завихост». Верти себе дырку для ордена…
И сник, потерял сознание.
— Поймали мы, хлопцы, великую птицу, — с облегчением проговорил майор. — Это та самая борода, которая от крови стала рыжей.
И пошел с докладом навстречу саням, в которых ехал генерал Строкач.
Через несколько дней, когда пленный немного оправился, начался поединок генерала Строкача с ним.
Больница в Ровно, куда на излечение поместили Рудого, была по приказу генерала Строкача взята пограничниками под крепкую охрану: не исключалось, что бандеровцы попытаются освободить своего командующего.
Утром Тимофей Амвросиевич приходил в палату, принося с собой сладости, фрукты
— Здравствуйте, Юрий Александрович! — сказал, войдя первый раз в палату, Строкач.
— Здравствуйте… — и тот запнулся, — пан генерал.
— Ну какой я пан? — отвечал генерал.
— Не товарищем же вас называть — вы мне в батьки годитесь.
— Зовите меня по имени-отчеству, знаете ведь как?
— Добре знаю, Тимофей Амвросиевич.
Настоящее имя бандеровского генерала было Юрий Александрович Стельмащук. Рудой, Кайдаш — то были псевдопрозвища, обязательные для деятеля ОУН или УПА. Ему исполнилось тридцать лет. Жениться времени не было — все учился да воевал.
Родился он в семье зажиточного крестьянина на хуторе в Торчинском районе Волынской области. Еще до завершения учебы в Луцкой гимназии вступил в молодежную организацию ОУН. Хотел пойти в университет, но велели ему ехать учиться в Германию. Накануне войны с СССР окончил там офицерскую школу и был заброшен в Западную Украину для диверсионной работы. Быстро продвинулся как бандеровский командир, сражаясь с советскими партизанами. Когда Красная Армия изгоняла из пределов Украины войска Гитлера, приказ по УПА был не ввязываться в бои с регулярными частями, пропустить их и развернуть военные действия против пограничных и внутренних войск.
— Сколько войск было у вас, Юрий Александрович? — спросил генерал Строкач.
— В разное время по-разному, от трех до пяти тысяч.
На все вопросы отвечал охотно. Ничего, что касалось его, не скрывал.
— Будет мне прощение или расстреляете меня? — часто спрашивал он, и худощавое, нервное, с красной, как глина, бородой лицо его напрягалось в мучительном ожидании. — Ведь я много ваших убил, да еще и поляков пятнадцать тысяч.
— Как себя станешь вести, — отвечал генерал. — Но только знай: за прошлое мстить мы тебе не станем. Советская власть вообще не мстит. Оправдайся разумным поведением, и дорогу в будущее никто тебе не закроет.
— Да, крепко надо думать! — говорил Рудой вполне искренне, он сразу понял, что хитрить со Строкачем бесполезно, тот все равно быстро раскрывал любую фальшь. — Знаю, немцев вы розтрощите, ведь вон радио говорит: скоро Берлин возьмете…
Однажды в добрую минуту спросил Тимофей Амвросиевич:
— Зачем ты, Стельмащук, к ним пошел?
— Люблю Украину.
— А я разве ее не люблю?!
— Так вы ж схидняк. А схидняки уси коммунисты.
То был предел, за который незачем было переходить. Этот человек уже не мог мыслить иначе — мировоззрение, по его глубокому убеждению, определялось географической принадлежностью…
Блистательная победа над Германией произвела на Рудого невероятно сильное впечатление. В один из приходов генерала Строкача рассказал ему о командующем УПА, члене Центрального провода (предводительства) ОУН:
— Для захвата Клима Саура надо вам приехать с великою силою в Клеванский лис…
В тот же день Строкач отдал необходимые распоряжения.
— Поедешь с нами? — спросил он метавшегося по комнате Рудого.
— Поеду! — решительно ответил тот.
Его посадили в «мерседес» четвертым, рядом пристроилась женщина-военврач, лечившая Рудого.