Пограничными тропами
Шрифт:
«Уходят!» — по тому, откуда стреляли басмачи, определил Невоструев и повернулся к сопке, чтобы определить, успеет ли Кропоткин, и увидел, как тот упал. Из леса еще раз выстрелили по сопке.
«Если ранен — убьют! Спасать нужно!» — Невоструев, тоже забыв об опасности, кинулся к сопке. Пуля просвистела рядом, но не задела. Через минуту он уже был за сопкой в безопасности. По склону вверх карабкался с пулеметом Прудько. Он уже был почти у самой вершины, влез на нее, установил пулемет и, сделав очередь по лесу, хотел поднять и снести вниз Кропоткина, но упал и скатился с сопки — пуля пробила ему
Пограничники, оставшиеся за камнями перед сопкой, стреляли в ту сторону, откуда слышались выстрелы басмачей, но выстрелы наугад не достигали цели и не мешали бандитам вести прицельный огонь.
— Бьют, гады, хорошо! Не подступишься! — перетягивая жгутом ногу, говорил Прудько.
— Скорей нужно снять Кропоткина! Может, он жив!
Невоструев подбежал к пограничнику, охранявшему связанных басмачей, снял с него ремень, отстегнул ремни от его и своей винтовок, отвязал от сбатованных коней недоуздки и, сделав длинную веревку, вернулся к сопке.
— Останешься ниже. Насколько ремней хватит, — торопливо говорил Невоструев, привязывая один конец веревки к своему ремню, другую подавая Прудько. — Если что — стянешь!
Пограничники стали взбираться на сопку, Невоструев почти бегом, Прудько — медленно, сильно припадая на раненую ногу, у него кружилась голова, в сапоге хлюпала кровь, но он лез все выше и выше.
Как только голова Невоструева показалась над вершиной сопки, из леса, теперь почти от самой поляны, прозвучали выстрелы. Одна пуля мягко врезалась в землю сантиметрах в двадцати от головы.
«Хорошо стреляют!» — подумал Невоструев и по направлению выстрелов определил, что теперь басмачи перешли к самой поляне, что их уже ничем нельзя будет задержать, а придется преследовать, но это будет потом, а сейчас нужно спасать, если он еще жив, Кропоткина. Он пополз вперед. Рядом с головой просвистела вторая пуля.
«Быстрей, быстрей!» — работало сознание. Он, кажется, больше ни о чем не думал, только подгонял себя: «Быстрей! Еще одна пуля обсыпала комочками земли лицо. Невоструев ухватил Кропоткина за ремень, крикнул: «Тяни!» — и сам стал свободной рукой толкать от себя землю. Сантиметр за сантиметром он спускался с вершины. Стрельба прекратилась. «Уходят!» — понял он, оставил Кропоткина и переполз к пулемету. На поляну выскочили два всадника. Невоструев прицелился, нажал на спусковой крючок. Одна лошадь, будто споткнувшись, упала, за ней рухнула на землю другая, но всадники вскочили и, пригнувшись, кинулись к лесу и скрылись в нем. Снова над сопкой просвистели две пули и стало тихо-тихо; в этой тишине отчетливо послышался цокот копыт скакавшего во весь опор коня — это к месту боя торопился Манап Кочукбаев.
Возле трупа красноармейца Кропоткина (пуля попала ему в голову) стояли пограничники с зелеными фуражками в руках. Снял свой лисий малахай и Манап. Он задумчиво смотрел сквозь листву дерева на снежные вершины гор и думал о жизни. Ему вспомнилось, как совсем недавно Кропоткин и еще несколько красноармейцев, перевалив через скалистый хребет, неожиданно напали на басмачей, пытавшихся увести женщин и угнать скот из аула. Бой был короткий, жестокий. Никто из басмачей не ушел. Хозяева аула зарезали барана, приготовили бесбармак. Кропоткин ел бесбармак руками, хвалил
— Честное слово, побьем всех басмачей, женюсь на казашке и останусь здесь! — восторженно говорил он, аппетитно пережевывая жирные куски баранины.
Перед глазами Манапа стояло улыбающееся лицо Кропоткина. — Горы вековечны, человек — нет!
— Война, Манап. Война! — сказал Невоструев и надел фуражку. — Догонять нужно тех.
Кочукбаев повернулся к нему.
— Бери, командир, двух человек. Перехватим! — Тоже надел малахай Манап, потом помолчав немного и как бы убеждая самого себя, проговорил:
— Другой дороги нет! Только по той щели смогут пройти.
Манап торопил своего Воронка, где можно, пускал его крупной рысью. Четверть часа они петляли по лесу, поднимаясь все выше и выше; лес становился реже и ниже и наконец кончился совсем. Впереди — гранитные скалы, ледники. Кочукбаев направил коня в расщелину, которая была такой узкой, что по ней, казалось, едва мог двигаться только один человек, но манаповский конь протиснулся в узкую щель и скрылся вместе с всадником за высокой гранитной скалой. Пограничники последовали за ним. Узкий коридор спускался круто вниз и, расширяясь, пересекал ущелье.
— Или где мы шли, или здесь пойдут. Другой дороги нет! — сказал Манап и слез с коня.
Спрятав лошадей, пограничники стали ждать.
— Без команды не стрелять! — предупредил всех Невоструев. По ущелью дул холодный ветер, мерзли руки и ноги, но никто не думал о том, чтобы погреть замерзшие руки и ноги — любое движение могло выдать засаду.
Ждать пришлось недолго. Впереди показались два человека. Шли они быстро, но бесшумно — мягкие ичиги, в которых были обуты басмачи, удобны в горах. Вот уже можно было разглядеть их лица: обветренные, небритые, грязные цветные чалмы, сбившиеся и растрепанные, грязные полосатые халаты, ножи на поясах и винтовочные стволы, торчавшие из-за спин. Когда басмачей от засады отделяло метров двадцать, Невоструев крикнул:
— Стой! Руки вверх!
Басмачи вздрогнули от этого громкого, неожиданного окрика, остановились, озираясь по сторонам. Один начал поднимать руки, другой схватился за винтовку. И тут тишину гор разорвали три винтовочных выстрела — оба басмача ткнулись головами в каменное дно ущелья.
Невоструев поднялся, посмотрел с укором на Манапа и двух красноармейцев, хотел спросить их почему без команды стреляли, однако передумал.
— Снимите с них оружие.
Невеселыми возвращались домой пограничники. Операция в общем-то была удачной: пять басмачей убито, семь взято в плен, но погиб их товарищ. Особенно тяжело переживал Невоструев. Он десятки раз задавал себе вопросы — правильно ли командовал боем, правильно ли поступил Кропоткин. И каждый раз, анализируя действия свои и Кропоткина, приходил к выводу — правильно. Но вывод этот не успокаивал. Проходило немного времени, и он снова спрашивал себя: «Что можно было сделать иначе?»
Кропоткина похоронили на посту. Боевые товарищи простились с ним трехкратным залпом.