Пограничный легион (сборник)

Грей Зейн

— Мне, Джим, тоже страшно. Я так жалею, что мы не убежали из Горного Стана. Только не надо падать духом! Ни на секунду! Мы еще сумеем убежать. Надо думать и выжидать. Хорошенько разузнать, где мы, сколько отсюда до Хоудли, на что можно надеяться, узнать, можно ли поговорить с кем-нибудь в поселке.

— Поговорить! Ну, после сегодняшнего вряд ли, — мрачно сказал Джим.

— Почему? Что случилось? — живо спросила Джоун.

— Джоун, ты еще не догадалась, зачем Келлз послал тебя одну в поселок?

— Нет…

— Так слушай… Я тогда пошел с ним, Пирсом и Смитом к «Последнему самородку». Перед самым этим заведеньем собралась целая толпа. Пирс подошел прямо к одному — по одежде он, похоже, игрок, — и громко сказал: «Вот этот!» Игрок испугался, побледнел и схватился было за револьвер, только не успел, — Келлз тут же уложил его! Упал как подкошенный, слова сказать

не успел. Все зашумели, закричали, а потом сразу утихли. А Келлз стоял с револьвером, от ствола шел дым. И не дрогнул. Спокойный, уверенный — я таких еще никогда не видал. А потом обратился к толпе: «Этот картежник оскорбил мою дочь. Мои люди своими глазами видели. Моя фамилия Блайт. Я приехал скупить кое-какие участки. И вот что я вам скажу: в вашем Олдер-Крике есть золото, но нет порядка. Надо, чтобы кое-кто из ваших граждан почище навел тут порядок, чтобы девушки не боялись выходить на улицу». Потрясающе! И ведь проглотили. Когда он уходил, ему только что не ура кричали. Как он хотел, так и вышло, его теперь считают большой шишкой. Все, как один, им восхищались, а того, игрока, — своими глазами видел — пинали сапогами.

— Джим! Неужели он убил его… только ради этого?

— Вот именно. Ради этого самого. Кровожадная скотина!

— Но зачем же? Вот так, хладнокровно взять и убить…

— Да нет, все было по-честному, как надо, Келлз вынудил того схватиться за револьвер. В этом ему не откажешь.

— Это ничего не меняет. Я совсем забыла, что он просто чудовище.

— Знаешь, Джоун, с этим все ясно. Поселок совсем новый, тут еще не лилась кровь. Весть об убийстве быстро разнесется, все станут говорить об этом скупщике участков, Блайте. Его никто не осудит, он поступил как порядочный человек, защитил честь дочери. Все на его стороне. К тому же, по всему видно, что человек он богатый. Скоро на него станут смотреть как на важную птицу. Он будет играть на квит. А тем временем начнет грабить рудокопов, и никому не придет в голову его заподозрить. Замыслу его можно только дивиться… как и ему самому.

— Джим, а может, нам следует его выдать? — дрожащим шепотом спросила вдруг Джоун.

— Я уже думал об этом. Ведь и на мне вина лежит. Только кому, к черту, тут скажешь? Здесь нам рта раскрывать нельзя. Сама посуди, ты — пленница, я — бандит из Пограничного легиона. Мне покоя не дают мысли, как нам отсюда бежать, как спастись.

— Мне что-то говорит, что все будет хорошо, нам надо только ничего не упустить, обмозговать каждую мелочь. А пока мне придется сидеть в этом загоне и ждать. А ты, смотри, приходи каждый день, как только совсем стемнеет. Будешь?

Вместо ответа Джим снова ее поцеловал.

— А ты что будешь пока делать? — забеспокоилась Джоун.

— Я хочу начать разрабатывать участок. Буду копать золото. Я уже говорил с Келлзом, ему понравилось. Сказал, боится, что остальным эта часть плана уж очень поперек горла. Копать-то золото работенка не из легких, красть куда проще. А я буду рыть — всю гору разрою… Вот будет потеха, если до богатой жилы дороюсь!

— Смотри, Джим, как бы у тебя не началась лихорадка.

— Джоун, а если я в самом деле наткнусь на богатую залежь — сама знаешь, их тут навалом — тогда ты за меня выйдешь?

Нежность, робость, тоска, прозвучавшие в голосе Джима, лучше слов сказали Джоун, как он надеется и боится. Она погладила его по щеке. Сердце у нее надрывалось при мысли о том зле, что она ему причинила, и теперь, в темноте ночи, она почувствовала, как она смела, как сильна, какой трепетной, всепобеждающей любовью любит его.

— Мой Джим, я и так выйду за тебя, не надо мне никакого золота.

И снова сладостный, безумный миг. Потом вдруг Клив оторвался от нее, а она, оперевшись о подоконник, следила, как растворяется в темноте его тень. В глазах у нее стояли слезы, грудь сладко щемило.

* * *

С той поры Джоун вела жизнь затворницы. Келлз пожелал, чтобы она не покидала комнаты, да и сама она сочла за благо пока не пытаться воспользоваться двурушничеством Бейта Вуда: он приносил ей еду, и Келлз был уверен, что тот всякий раз отпирает и запирает дверь ее комнаты. На самом же деле Вуд ни разу не повернул в замке ключ.

Но и в заточении дни летели быстро.

Келлз был на ногах до глубокой ночи и вставал очень поздно. Каждый день около полудня он приходил к Джоун. Входя, он бывал холоден, угрюм, даже страшен, и казался усталым. Ему нужно было забыться, отбросить все, что тяготило его в настоящем. И все заботы он оставлял там, за дверью. Он никогда не говорил с ней об Олдер-Крике, о золоте, о своем Пограничном

легионе. Зато интересовался, как она себя чувствует, расспрашивал, чего ей тут не хватает, не нужно ли ей чего принести. В отсутствие Келлза Джоун думала о нем с отвращением, но оно тут же улетучивалось, как только он приходил. Видимо, дело было в том, что ее мысленному взору представлялся бандит, отталкивающий образ которого давно и прочно врезался ей в память. А когда он приходил, перед ней бывал совсем другой человек, она его понимала, знала, что он поддается доброму влиянию. И помня об этом, была приветлива, весела, участлива и дружелюбна. И постепенно Келлз оттаивал, меняясь прямо на глазах: угрюмая суровость, напряженность оставляли его, он расслаблялся, и из каморки Джоун выходил совсем иной человек. В минуту откровения он признался Джоун, что тот лучик подлинной любви, которую она продемонстрировала ему в Горном Стане, ни на мгновенье не давал ему покоя. Так его не целовала еще ни одна женщина. Этот поцелуй перевернул ему душу, преследует его и днем и ночью. Он не может отпустить ее, она — его сокровище, о котором он мечтает во сне и наяву и без всякой надежды надеется, что когда-нибудь она его полюбит. Такое уже бывало — женщина может полюбить своего тюремщика. А если это произойдет, он увезет ее на край света, в Австралию. И он все умолял ее еще раз показать ему, что чувствуешь, когда тебя любит честная женщина. А Джоун, отлично сознавая, что ее власть жива только пока сама она остается недосягаемой, изображала робкое сопротивление, хотя на самом деле ни о каких уступках не могло быть и речи. Келлз уходил в приподнятом настроении, чуть ли не в трансе, и улыбался сияющей, хотя и слегка насмешливой улыбкой, словно предвкушая, что в один прекрасный день он полностью капитулирует. И такая перспектива сводила на нет важность его, правда, все убывающей, власти над Легионом.

Днем он отправлялся в поселок — показаться на глаза его обитателям, поддержать складывающиеся отношения, купить участки, зайти поиграть. Вечером он возвращался, и Джоун, наблюдавшая за ним в щелку между досками, всегда безошибочно могла сказать, играл он или нет, а если играл, то с каким успехом.

По вечерам он почти всегда был дома, и с наступлением темноты хижина становилась местом таинственных сборищ. В ней собирались бандиты Легиона. Они осторожно прокрадывались, кто поодиночке, кто по двое, но никогда не больше. Джоун слышала, как они скользили и спотыкались в потайном проходе позади хижины, слышала негромкие голоса, но лишь изредка разбирала слова; поздно ночью все расходились, а Келлз зажигал фонари, и тогда Джоун видела, что делается в хижине, и приходила в ужас: неужели этот угрюмый, изможденный человек — Келлз? Вот он берет в руку кожаные мешочки с золотым песком и прячет их под половицы, а потом привычно ходит взад-вперед — настоящий тигр в клетке. С приходом Вуда, Смита и Клива, которые по очереди то стоят на страже, то что-то делают в поселке, настроение у него меняется и они впятером садятся за игру.

Играют по малой: хотя Келлз в душе игрок, у себя он не допускает крупной игры. Иногда из их разговоров Джоун узнавала, что в поселке он играет с картежниками и богатыми старателями, причем играет по-крупному, но неизменно остается в проигрыше. Время от времени ему удавалось и выиграть, тогда он гоголем расхаживал перед Пирсом и Вудом и с гордостью рассказывал, как хитроумно вел игру.

Джим Клив нашел себе пристанище под большим утесом. Келлз одобрил его выбор — это как-то совпадало с разработанной им системой слежения, но как именно, не разъяснил. Клив тоже был доволен: это позволяло ему еженощно незамеченным встречаться с Джоун у ее окна. Постель ее стояла прямо под окошком, она могла смотреть в окно, стоя на коленках, а если ненароком засыпала, Джиму легко было ее разбудить, просунув в щель прутик. Но такое случалось редко, она жила только этими тайными встречами, и если Джим долго не приходил, ждала его и, прислушиваясь к каждому шороху, всматривалась в темноту широко открытыми глазами. Ну, а когда Келлз засиживался до поздней ночи, шпионила за ним.

Как-то Джим, бродя без всякой цели по долине вдали от разработок, набрел на подходящий участок и в первый же день нашел золото. Тогда Келлз ради маскировки заставил своих бандитов застолбить рядом с ним еще несколько участков и все их купил. Таким образом они стали собственниками месторождения. Богатые жилы оказались на всех участках, однако больше всех фортуна улыбалась Кливу. С золотом ему везло не меньше, чем в карты, участок щедро отваливал ему драгоценный песок.

Келлз постарался, чтобы слухи об этом разошлись как можно дальше, и вскоре в эту часть ущелья устремились толпы рудокопов.