Погребенные. Легенда о Маат
Шрифт:
Необычной красоты молодая женщина в длинных бесформенных одеяниях, сотканных из света и серебра, продолжала перебирать мои волосы, а когда увидела, что всё это время за ней наблюдали, вскрикнула от неожиданности и чуть кубарем не слетела с постели.
– Ты меня напугала, – прошептала она. Я продолжала на неё таращиться. – Мати.
Я молчала, потому что не умела вести разговоры.
Немного растерянная и смущённая, она аккуратно вернулась в прежнее положение и снова положила
– Милая, ты умеешь говорить?
– Да, – не моргая, ответила я.
– Тушканчик, меня зовут Бастет.
Звук закрывающихся ставен сменился завыванием ветра. Люди попрятались по домам и затихли. Лишь песок шуршал под моими ногами. Он закручивался вокруг нас, трепал полы чёрной мантии, и после выжившие в этой деревне ещё долго разносили легенду о самой смерти, что пришла к ним посреди ночи.
Мы надвигались на деревню, словно цунами. Мы были голодны, но никто из здешних не планировал добровольную капитуляцию. Ислам пришёл на эти земли, и вера в нас ослабла. Маат, богиня разума и истинная богиня, стала всего лишь легендой.
Но эта легенда была зла и голодна. Насытиться душами тех, кто перестал верить, стало почти невозможно. Чтобы поддерживать силы, приходилось вырезать целые деревни, утратившие веру в настоящих богов.
Мираксес, в обличье огромного чёрного кота размером со льва, шагала рядом. Погружаясь лапами в мягкий песок, она водила мордой и рычала. Это означало, что здесь не осталось ни одного человека, верующего в нас. В меня. Также это означало, что ради насыщения нам придётся перебить их всех.
Первым был старик. Он не успел спрятаться, но принял встречу с нами достойно. Встав на колени, он сложил руки в молитве. Мираксес обошла его со спины и облизалась. Я же ждала, пока мужчина закончит.
Когда он наконец поднял голову и посмотрел мне в глаза, я протянула вверх руку, и тени, словно нити, сползли вниз, протянулись по земле и обвили его тело. Старик задрожал, закатил глаза, а из беззубого рта потекла слюна. И так было с каждым, кто посмел перестать верить в нас. В единственных и истинных богов.
– Я даю ей воду, – прошептала женщина.
– Мои целебные травы. Подавай с питьём дважды в день. Я спрошу с тебя, если с ней что-то случится. – В голосе отчётливо слышались высокомерные нотки.
– Конечно, госпожа, я сделаю всё, как вы велите. Но девочка умирает. Посмотрите на неё…
– Думай, о чём говоришь, Фирузе. Она не просто девочка. Она…
Они обсуждали то, как скоро я умру, по пять раз на дню. Я же ждала, когда их пророчество сбудется и уже в следующее полнолуние воды Нила унесут меня к предкам. Что угодно, лишь бы избавиться от этих образов в голове.
Ещё через день женщина приложила
– Да у вас лихорадка, госпожа! – ахнула она и резко встала. Заскрипели половицы, хлопнула дверь. Женщина быстро вернулась и сунула мне в рот что-то до омерзения кислое, но я проглотила это вместе с водой из приставленного к губам стакана. Это был мой первый самостоятельный большой глоток за долгое время. После того как лекарство провалилось в желудок, я снова отключилась, на этот раз без видений.
Меня разбудил знакомый голос. Сперва он звучал отдалённо, но вскоре начал приближаться. Послышался смех. Кожа вспыхнула в том месте, где прохладные пальцы впились в мою руку. Двинувшись ниже, они переплелись с моими и сжали так крепко, что я вскрикнула и распахнула глаза.
В туманной дымке показалось знакомое лицо: сначала его пронзительные серые глаза, затем тонкие, изогнутые в нежной улыбке губы.
– Просыпайся, Аника, – позвал Робинс.
Я замерла, просто не поверила тому, что предстало перед глазами. Неверие спугнуло его, и я увидела Аарона. Опечаленный, он гладил основание моей ладони большим пальцем и тихо приговаривал:
– Открой глаза, Аманда.
Из горла вырывалось сдавленное рыдание, но я по-прежнему не могла двигаться. Не могла удержать его образ, и он растворился, тенью покинув комнату через приоткрытое окно.
– Не уходите, – прохрипела я. – Пожалуйста, не оставляйте меня одну.
– Я здесь, милая. Я здесь, – ответил уже другой голос, и я, крепко сжав прохладные пальцы, вновь потерялась во тьме, из которой, казалось, не было выхода. Я была навеки обречена слышать крики умирающих, чувствовать запах горящих тел. Я была навеки обречена жить в этой тьме, потому что была её порождением…
Первым признаки жизни подал желудок. Он урчал громко и требовательно, последние пять дней переваривая лишь самого себя. Жар спал, и я наконец почувствовала, как прояснилась голова.
Приподняться на локтях и осмотреться оказалось задачей повышенной сложности. В глазах троилось ещё какое-то время, но я смогла разглядеть мрачную комнату, посреди которой лежала на кровати, усыпанной разноцветными подушками. Единственное окно завесили тонким лоскутом ткани алого цвета, хорошо пропускающим яркий солнечный свет и покачивающимся на ветру.
За относительную прохладу внутри я могла благодарить холодные кирпичные стены. На той, что была прямо напротив моей постели, висел ковёр. В остальном здесь казалось пустовато: в самом углу стоял небольшой деревянный стол и высокое напольное зеркало.
С улицы доносился шелест ударяющегося о стены и стёкла песка. Небольшими пригоршнями, вместе со зноем и треском, похожим на пение цикад, он попадал в комнату через приоткрытое окно.
Я пошевелила онемевшими ногами и стряхнула цветастое покрывало из грубой, щекочущей кожу ткани. Сжав и разжав пальцы на руках, облегчённо выдохнула, последние несколько дней пребывая в уверенности, что полностью лишилась подвижности в конечностях.